— Ну так станем супругами сейчас же! Только Бог будет нашим единственным свидетелем, а кто еще нам нужен, ведь ему-то ведома вся чистота наших чувств. Дадим же друг другу слово любви, соединим наши судьбы и будем счастливы! Мы засвидетельствуем нашу нежную любовь перед твоим батюшкой и обвенчаемся, как только это станет возможным: а пока — ты моя, я — твой.

— Я твоя, друг мой. Клянусь перед Богом и перед тобой быть с этой минуты и до конца жизни твоей верной супругой: я повторю это и отцу и священнику, который будет нас венчать, и всем, всем на свете.

— И я повторю это за тобой слово в слово сейчас и ручаюсь тебе, что это будет настоящее венчание. Приди же в мои объятья и завершим наше счастье.

— О, мой Боже! Я не думала, что счастье так близко.

Нежно поцеловав ее, я вышел и предупредил хозяйку, чтобы обед принесли нам, только когда мы попросим, и никого не пускать к нам. А моя прелестная подружка за это время успела, не раздеваясь, вытянуться на постели. Я сказал ей, что одеяния могут вспугнуть любовь, и через минуту… Вот она передо мной, новая Ева, такая же прекрасная и такая же обнаженная, как в тот миг, когда она вышла из рук Создателя. Ее шелковая кожа сияла белизной, еще более подчеркивающей смоль ее распущенных по плечам волос. Ее гибкий стан, округлые бедра, точеная грудь, дышащие свежестью губы, живой румянец лица, широко раскрытые глаза, в которых светилась покорность и вспыхивали искорки желания, — все было в ней совершенной красотой и представляло моим жадным взорам все, что может дать страстная любовь, прикрытая легким флером стыдливости.

И несмотря на это, я начинал подозревать, что счастье мое не будет полным и наслаждение истинное я испытаю еще не сейчас: лукавый Амур вздумал в столь серьезный момент попытаться рассмешить меня.

— А полагается, — сказала моя богиня, — чтобы супруг оставался одетым?

В мгновенье ока сбросил я с себя все свои одежды, и моя возлюбленная замерла от неожиданности: все во мне было для нее новым! Наконец, насытившись созерцанием, она крепко прижала меня к своей груди и воскликнула: «О, любимый, как ты не похож на мою подушку!»

— На твою подушку? Сердце мое, что ты говоришь? Объясни мне.

— Это мое ребячество… Но ты не рассердишься на меня?

— Рассержусь? Как я могу сердиться в самый прекрасный момент моей жизни!

— Ну хорошо, я расскажу. Вот уже много дней, я не засыпаю без того, чтобы не прижать мою подушку к груди. Я обнимаю ее, ласкаю, называю своим милым муженьком, и представляю, что это ты. Потом мной овладевает какая-то сладкая истома и только тогда я засыпаю, а утром просыпаюсь все еще держа ее в объятьях.

Милая К. К. стала моей женой, героически вытерпев боль первого наслаждения. Ее любовь сделала само страдание сладостным. После трех часов, проведенных в нежных шалостях, я встал и крикнул хозяйке, чтобы нам подали ужин. Ужин был скромным, но восхитительным. Мы только переглядывались, не произнося ни слова, ибо какими словами можно было выразить то, что мы испытывали?

Хозяйка поднялась к нам спросить, не нужно ли нам еще что-нибудь и не забыли ли мы, что собирались в Оперу, где, как говорят, чудесно.

— А вы там никогда не бывали?

— Никогда, сударь; для таких людей, как я, это слишком дорого. А моей дочери так хочется побывать там, что я боюсь, что она, прости меня Боже, готова даже отдаться тому, кто поведет ее туда.

— Она заплатит слишком дорого, — сказала моя милая женушка. — Друг мой, мы можем осчастливить эту девушку, не заставляя ее платить такую высокую плату.

— Я тоже так думаю. Возьми ключ, ты можешь сделать им хороший подарок.

— Вот, — сказала она хозяйке, — возьмите этот ключ, он от нашей ложи в театре Сан-Моизе. Она стоит два цехина. Ступайте туда вместо нас и скажите вашей дочке, что она может отдать свой цветок за что-нибудь более дорогое.

— И чтоб вы могли развлечься и развлечь вашу дочь, — добавил я, — вот вам два цехина.

Хозяйка вышла и привела свою дочь, весьма аппетитную блондиночку, которая кланялась и хотела во что бы то ни стало поцеловать руку своим благодетелям.

— Она собиралась пойти со своим парнем. Но я не пущу их одних, очень уж он продувной малый. Я пойду с ними.

— Прекрасно, милочка, но когда будете возвращаться, велите гондоле, которая вас привезет, подождать. Мы на ней вернемся в Венецию.

— Как, вы хотите остаться до нашего возвращения? — Да, ведь мы сегодня поженились. — Сегодня! Ну, Господь вас благослови!

Подойдя к постели, чтобы прибрать ее, она увидела почетные знаки целомудрия моей супруги и, не сдержав радости, нежно поцеловала ее. Затем прочитала целую проповедь дочери, указав ей на то, что должно непременно, по ее мнению, сопровождать каждый брачный союз. Она сказала, что такие признаки добродетели редко можно встретить у нынешних невест. Потупив взор, девица отвечала, что уверена в том, что и она после своего брака предоставит такие же доказательства. «Еще бы! — подхватила мать. — Я ведь с тебя глаз не спускаю. Поди принеси воды, нашей славной новобрачной надо умыться».

Дочка принесла воду, и как только обе женщины удалились, мы снова оказались в постели, и четыре часа невероятных восторгов и исступлений пролетели в один миг. Наша последняя схватка могла бы быть самой продолжительной, если бы моей возлюбленной не пришла в голову очаровательная мысль занять мое место, и мы поменялись ролями. Утомленные наслаждением мы дремали, когда хозяйка пришла объявить нам, что гондола дожидается. Я быстро вскочил и открыл ей дверь, заранее предвкушая, как забавно будет нам слушать ее рассказ об Опере. Она, однако, предоставила эту честь дочери, а сама отправилась готовить нам кофе. Блондиночка стала помогать моей подружке одеваться, причем иногда бросала на меня взгляды, давшие мне понять, что она гораздо опытнее, чем это представляется ее матери.

Небо уже начинало розоветь, когда мы высадились у площади Санта-София, чтобы сбить с толку возможное любопытство гондольера. Мы расставались счастливые, довольные друг другом и в полном убеждении, что наше истинное венчание состоялось. Я отправился домой, обдумывая, что должен сказать мой оракул г-ну Брагадину, чтобы убедить его просить отца К. К. от моего имени руки его дочери. Я провел в постели время до полудня, а остаток дня посвятил игре. Играл я крайне неудачно, словно Фортуна хотела меня предупредить, что она не одобряет мою любовь.