— Что сделали с его другом?

— Его пытали. Добивались признания, что он выполняет задание российских спецслужб. Только не спрашивайте, генерал Кейт, как его пытали. Не нужно об этом спрашивать.

— Я этого не знал. Даю слово офицера. Я ничего об этом не знал!

— Теперь я в этом не сомневаюсь, — заверил Голубков. — Мне осталось сообщить вам немногое. Но, может быть, для вас это самое важное. И для нас тоже. Известно ли вам, генерал, что учения российских вооруженных сил «Запад-99», запланированные на июль, перенесены на середину марта?

— Нет, этого я не знал. Они действительно перенесены?

— Да. И в штаб-квартире НАТО в Брюсселе об этом уже знают. Благодаря странной утечке информации из нашего Генштаба. И последнее. Знаете ли вы, что в программу учений введен новый элемент: нанесение условного ракетно-ядерного удара?

— Этого я тоже не знал.

— Теперь знаете. Вы понимаете, что это значит?

Генерал Кейт не ответил. Но вроде бы понимал. Мне казалось, что понимает. Но Голубков хотел быть уверен, что это понимание полное.

— Это знак, — пояснил он. — Знак Москвы Брюсселю: не лезьте в наши дела, а мы не будем лезть в ваши. Мы не мешаем вам в Косово, вы не мешаете нам в Прибалтике. А если попытаетесь помешать… Чем отличается условный ракетно-ядерный удар от безусловного? Немногим.

Голубков наклонился к камину и поднес к огню руки.

— Кажется, я начинаю понемногу согреваться, — сообщил он. — Сейчас бы к тебе в Затопино в баньку, а?

— Не худо бы, — согласился я.

— Какая, интересно, дома погода? Не слышал?

— Понятия не имею. Последний раз телевизор я смотрел в Германии.

— Генерал Голубков, мне не вполне ясна ваша роль, — прервал наш домашний разговор Кейт. — Мне было бы легче принять решение, если бы я ее понимал.

— Все очень просто, — ответил Голубков. — Вы видите во мне представителя российского государства. А я сейчас представляю не государство. Я представляю Россию, генерал Кейт. Это разные понятия. Они не всегда совпадают. Сейчас как раз тот случай, когда они не совпадают.

Я решил, что для нашего законопослушного эстонского собеседника это объяснение слишком сложное. И объяснил просто:

— Мы хотим, господин генерал, чтобы русских в Эстонии уважали, а не боялись.

Согрев руки, Голубков повернулся к огню спиной и немного подумал, как бы решая, следует ли высказать посетившую его мысль, или лучше оставить ее при себе. И решил высказать.

И высказал:

— Хочу сообщить вам, генерал, еще кое-что. По сравнению с тем, о чем мы говорили, это мелочь. Но вы, пожалуй, должны это знать. Завтра на Метсакальмисту вы будете хоронить не останки вашего национального героя. Вы будете хоронить кучку старых конских костей.

Реакция командующего Силами обороны Эстонии на рассказ Голубкова о том, что лежит в гробу, была неожиданно бурной. Как это часто бывает, эта информация, ничтожная по своему значению с тем, что он узнал, добила его.

— Я вам не верю! — оскорбленно заявил Кейт, как бы защищая последний душевный рубеж. — Я не верю вам, генерал Голубков! Это чушь несусветная! Этого не может быть!

— Зачем так нервничать? — миролюбиво ответил Голубков. — Из всего, о чем сегодня шла речь, это проверить проще всего.

Риту на «мазератти» мы отправили в гостиницу, а сами погрузились в белый «линкольн» и через час высадились у входа в военный госпиталь. В ритуальном зале госпиталя на покрытом черным бархатом помосте был установлен темно-вишневый гроб с останками национального героя Эстонии. Возле гроба в почетном карауле стояли два сержанта «Эста» в парадных мундирах с автоматами Калашникова чешского производства. За порядком присматривал молодой лейтенант, тоже в парадной форме, но без автомата. Он узнал Кейта, хотя тот был в штатском, вытянулся в струнку и вполголоса отдал по-эстонски рапорт. Кейт ответил, тоже по-эстонски. Лейтенант дал команду сержантам, те вышли из зала церемониальным шагом. Вслед за ними вышел и лейтенант.

Я поднялся на помост и открутил позолоченные струбцины, которыми крышка крепилась к гробу. Она была довольно массивной. Голубков хотел помочь мне, но Кейт отстранил его, так как решил, вероятно, что долг вежливости по отношению к человеку старше его важней, чем разница в воинских званиях. Или справедливо рассудил, что генерал-майор российских вооруженных сил — это немножечко больше, чем генерал-лейтенант эстонской армии, на вооружении которой было всего два вертолета, один задрипанный самолет и два или три средних танка.

Стараясь не уронить драгоценную крышку на мраморный пол, мы осторожно спустились с помоста и отнесли ее к стене.

Когда мы вернулись, Голубков стоял над открытым гробом, и вид у него был такой, что сказать «ошеломленный» значило не сказать ничего. Движением руки он остановил Кейта, который уже занес ногу, чтобы подняться на помост, и для чего-то спросил:

— Кто приглашен на торжественную церемонию?

— Члены правительства и парламента, президент, премьер-министр, — ответил Кейт. — Явятся, конечно, не все. Из политических соображений. Но будут все активисты Союза борцов за свободу Эстонии, Национально-патриотического союза, ветераны. Всего разослано около двухсот персональных приглашений.

— Кто будет руководить церемонией?

— Это доверено мне.

— Поднимайтесь, — разрешил Голубков. — Смотрите. Добро пожаловать в ад.

В гробу не было никаких конских костей. Камней и земли тоже не было. Зато там было нечто такое, отчего я офонарел не меньше, чем генерал Голубков.

В гробу на белоснежной атласной обивке покоилась зеленая металлическая коробка размером с танковый аккумулятор. Рядом с ней лежала металлическая крышка, которую Голубков успел снять. На верхней панели был дисплей с застывшими цифрами «0:20».

Это было изделие «ФЗУД-8-ВР»: фугасный заряд усиленного действия, эквивалентный восьми килограммам тротила, с радиоуправляемым взрывателем.

Цифры «0:20» на дисплее означали, что после подачи радиосигнала взрыв произойдет через двадцать минут — в тот самый, скорее всего, момент, когда прогремит оружейный салют над могилой национального героя Эстонии командира 20-й Эстонской дивизии СС, кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями, штандартенфюрера СС Альфонса Ребане.