Рита сидела в своей спальне перед трюмо. Она была в белом полотняном костюмчике с мини-юбочкой, в белых туфельках на высокой шпильке. На точеном личике с неброским макияжем ослепительно зеленели глаза. Она порывисто встала, приникла к Томасу всем телом, сказала по-русски и так же, как ночью, неправильно:

— Я соскучился.

И Томасу почему-то стало ее так жалко, что пришлось высморкаться.

Из комнаты охраны Рита вышла минут через двадцать. Молча прошла в прихожую, взяла из стенного шкафа пальто. Предупредила:

— Мне нужно увидеть отца. Может быть, немного задержусь. Не беспокойся.

— Только ты, это самое, сама понимаешь, — попросил Томас.

— Все в порядке, — сказала она. — Я тебя люблю. Я все время тебя хочу. Ты чудо.

Томас посмотрел на закрывшуюся за ней дверь и снова высморкался.

Пообедали в номере. Ребята нервничали, посматривали на телефон. В кармане Сергея пиликнул мобильник. Он почему-то не стал говорить в гостиной, вышел в комнату охраны. Вернувшись, приказал:

— Подъем. Томас, останешься с дядей Костей. Нас не будет всю ночь. Один никуда не ходи. А еще лучше сиди в номере.

Они исчезли в своей комнате, в гостиной так и не появились, из чего Томас заключил, что они воспользовались грузовым лифтом и служебным ходом.

После обеда Томас улегся на кровать в своей спальне. Но потом перебрался в спальню Риты. Здесь было как-то уютней. И все напоминало о ней.

О том, что Рита может вмазаться, Томас не беспокоился. Почему-то был уверен: не вмажется. Беспокоило его совсем другое.

Чем больше он думал о событиях последних дней, тем явственней очищались они от шелухи, проступала их сущность, как проступил белый череп генерала Мюйра, освобожденный от внешней оболочки его котом по имени Карл Вольдемар Пятый. И уже совсем по-другому вспоминались Томасу поразившие его силой своей ненависти проклятья, которые Мюйр с крутой лестницы своей спальни посылал Альфонсу Ребане.

Покушение на Розу Марковну словно бы дало Томасу ключ для расшифровки заключенного в проклятьях генерала Мюйра смысла. И с чувством, похожим на панику, он вдруг понял, что это были не проклятья.

Это были пророчества.

«Ты убил моего отца. Ты убил свою жену. Ты убил неродившихся детей своей дочери. А теперь ты убьешь ее. Ты убьешь свою дочь, проклятый ублюдок! Это сделаешь ты, ты!»

И вот, Агния Штейн застрелилась, а Роза Марковна только чудом не взорвалась.

«Ты убил всех солдат и офицеров, с которыми ты воевал. Ты убил всех „лесных братьев“».

Это было не очень понятно, но факт оставался фактом. Эстонскую дивизию расстреляли? Расстреляли. «Лесных братьев» уничтожили? Уничтожили.

«Ты убивал всех, с кем пересекались твои пути».

Генерал Мюйр. Труп. Ну, допустим, с ним пути дедули пересекались. А как вписывается в эту схему Краб?

А очень просто, понял Томас. Наследство. Краб попытался наложить на него лапу — труп. Сымер сунулся — труп. Да ведь и Розу Марковну пытались убить только потому, что она наследница своего отца и могла отказаться от накупленной им земли в пользу России!

Следующая мысль, выдернутая из сознания предыдущими, как щука крючком перемета, заставила Томаса вскочить с кровати и заходить по спальне.

А сам он? Он же и сам в некотором роде наследник!

Так вот почему Мюйр сказал: «Ты убьешь даже своего несуразного внука!»

А Рита сказала: «Потом я стану вдовой». И еще она сказала про ребят: «Вот они тебя и убьют. И это будет — рука Москвы. А потом уберут их».

И все это только из-за того, что эти проклятые купчие нашлись?!

А что напророчила себе сама Рита? «Но я недолго буду самой богатой вдовой Эстонии. Потому что я вмажусь и меня вернут в клинику доктора Феллера. Теперь уже навсегда».

Но даже это еще не все. Даже это!

Томас вышел в гостиную, где в кресле перед телевизором расположился дядя Костя. Дверь из гостиной в музыкальный салон была открыта. Была почему-то открыта и дверь, которая вела из салона в комнату охраны. Томас закурил и начал прикидывать, как бы ему половчей задать самый главный вопрос, который сейчас его волновал.

— О чем задумался? — очень кстати спросил дядя Костя.

— Да так, о жизни, — ответил Томас. — Скажите, я не совсем разобрался в одном деле. Серж что-то говорил про ситуацию гражданской войны. Что она может возникнуть у нас в Эстонии.

Дядя Костя выключил телевизор и спросил:

— Он говорил это тебе?

— Нет. Розе Марковне, — объяснил Томас. — При мне. И я так понял, что гражданская война может возникнуть из-за недвижимости дедули. Это возможно?

— В жизни все возможно. Даже то, что кажется невозможным.

— Ладно, спрошу по-другому. Это вероятно?

— В жизни все вероятно. Даже самое невероятное.

— А вы могли бы сказать мне это как-нибудь попроще?

— Ты ждешь, чтобы я тебя утешил? — спросил дядя Костя. — Или чтобы сказал правду?

— Чтобы утешили, — честно ответил Томас.

— Мне нечем тебя утешить.

Что ж, это был ответ. Похоже, на ответ более ясный этот человек был не способен.

— Какая у вас профессия, дядя Костя? — поинтересовался Томас.

— Да как тебе сказать? Профессия у меня не особо престижная, но нужная во все времена.

— Какая?

— Ассенизатор.

— Да, — подумав, согласился Томас. — Эта профессия нужна во все времена.

— Вот-вот, — покивал дядя Костя. — А в нынешние особенно. Потому что, как объяснил мне однажды один молодой кандидат наук, специалист по Продовольственной программе: еды стало меньше, но говна больше. Почему тебя заинтересовала моя профессия?

— Вы очень хорошо умеете не отвечать на вопросы.

Даже на этот вопрос не ответили. Никакой вы не ассенизатор. Вы полковник. В Чечне вы были начальником контрразведки. Рита про вас рассказывала.

— Секунду, — прервал его дядя Костя и прислушался.

Из комнаты охраны через музыкальный салон донеслась телефонная трель. Дядя Костя живо поднялся и побежал на звонок. Когда он вернулся, лицо у него было напряженным, жестким. И голос тоже звучал жестко и словно бы неприязненно.