— Давайте пока оставим националистов в покое, — предложил я. — Сначала разберемся с русскими. После развала СССР они оказались за границей. У них был выбор. Или вернуться в Россию, или стать гражданами Эстонии. Массового исхода русских из Прибалтики, насколько я знаю, не было?

— И быть не могло. Кто же поедет в нищую Россию из бедной, но все-таки сравнительно благополучной Эстонии?

— Значит, они хотят жить здесь, в сравнительно благополучной Эстонии, а быть гражданами России?

— Они хотят быть гражданами Эстонии, но иметь равные права, — разъяснил секретарь, начиная терять терпение от бестолковости собеседника.

— Про какие права вы все время говорите? Право не учить язык страны, гражданином которой являешься? Право не уважать законы этой страны? Право считать эстонцев чухней?

— Вы сейчас рассуждаете как националист.

— Я начинаю их понимать. Мы что, намерены снова присоединить Прибалтику к России?

— Такой задачи Россия перед собой не ставит. Россия уважает суверенитет прибалтийских независимых государств.

— Тогда почему бы не сказать людям правду?

— В чем же, по-вашему, эта правда?

— В том, что Эстония не часть России. В том, что Эстония никогда не будет частью России. И Латвия. И Литва. Россия поможет тем, кто хочет вернуться. Но те, кто остался, должны усвоить очень простую вещь: что они граждане Эстонии, а не России. И они должны знать язык Эстонии, уважать ее традиции и законы. А чтобы связь с родиной не терялась, Россия будет посылать артистов, книги, фильмы, построит центры русской культуры. Ну, не знаю что еще. Будет присылать открытки с видами Кремля и новогодние поздравления деда Мороза с личной подписью президента.

— Хорошая идея, — усмехнулся секретарь.

— Рад, что вы ее оценили. Вместо этого вы тратите деньги российских налогоплательщиков на содержание агентуры, финансируете пророссийские партии и их печатные издания, направляете ноты протеста против торжественных похорон эсэсовца. При этом прекрасно зная, что этой нотой протеста гордые эстонцы подотрут задницу. Что гордые эстонцы и сделали. Не вижу никакой логики. Даже намека на логику. А что значил призыв московского мэра бойкотировать латышские продукты в знак протеста против дискриминации русскоязычного населения? — продолжал я с пылкостью доморощенного трибуна, который говорит не для того чтобы получить ответ, а для того, чтобы облегчить душу, изболевшую во дни сомнений и тягостных раздумий о судьбах своей родины. — Вы можете мне объяснить, зачем это было сделано?

— Вы сами дали ответ. В знак протеста против дискриминации русскоязычного населения. Юрий Михайлович Лужков очень четко заявил свою позицию.

— И к чему это привело? Что, дискриминация прекратилась? Кому от этого бойкота стало лучше? Латышским крестьянам, которые затоварились со своей сметаной? Русским в Латвии? Латыши стали их после этого больше любить? Я вам скажу, кому от этого стало лучше. Только самому Юрию Михайловичу Лужкову. Он нажил на этом политический капитал, прирастил процентик к своему президентскому рейтингу. Ах, какой бесстрашный защитник наших! Какая дуся!

— Латыши не стали больше любить русских, — сухо заметил секретарь. — Но стали больше бояться. Это был для них хороший урок. Они поняли, что притеснения русскоязычного населения не останутся безнаказанными.

— Бояться? — переспросил я. — Вы хотите, чтобы латыши и эстонцы боялись русских? Это и есть цель нашей внешней политики? Теперь я начинаю понимать, почему из всех северных соседей России к нам лояльны только белые медведи в Арктике. Потому что в Арктике мало русских.

— Браво, господин Пастухов, браво, — проговорил секретарь и только что не поаплодировал. — Раньше все разбирались в искусстве. Теперь все разбираются в политике.

Он довольно демонстративно взглянул на часы, давая понять, что разговор его развлек, но ему пора возвращаться к делам. Так начальник комендантского патруля поднимается со скамейки, застегивает китель и надвигает на лоб форменную фуражку. И уже в непрошибаемой броне служебного достоинства поставил он последнюю точку:

— Мне симпатична ваша горячность, господин Пастухов. Да, симпатична. Но все-таки предоставьте проблемы внешней политики решать профессионалам.

И эта его высокомерная снисходительность окончательно меня достала.

— Вы уже нарешали, — сообщил я ему. — Всего. Выше крыши. В Эстонии торжественно хоронят фашиста, а в Латвии собираются судить советских партизан. А если в Литве тихо, то только потому, что русских там всего двадцать процентов. Вот что вы нарешали!

Этого начальник комендантского патруля стерпеть не мог.

— Да кто вы такой, — начал он, наливаясь праведным начальственным гневом.

— Кто я такой? — перебил я. — Скажу. Я — налогоплательщик. Это я вас содержу. И вас, и вашего посла, и все ваше долбанное министерство иностранных дел. И я хочу, чтобы за мои бабки вы работали, а не… валяли. Я хочу, чтобы в Эстонии меня уважали, а не боялись. Извините за выражение, господин секретарь, но оно адекватно отражает переполняющие меня чувства. У вас есть ко мне еще вопросы?

— Никаких вопросов к вам у меня и не было. Мне было поручено довести до вас приказ генерала Голубкова. Я это сделал.

— Не хотите спросить, как мы намерены этот приказ выполнить?

— Нет, господин Пастухов. Это меня не интересует.

— В таком случае разрешите откланяться.

— Не удерживаю. Более того. Надеюсь никогда больше вас не увидеть.

— Ах, господин секретарь, если бы вы знали, как я буду по вам скучать!

Сука.

А с чего я, собственно, так завелся?

Дежурный на вахте взял мой пропуск и сообщил:

— Господин Пастухов, вас просили немного подождать. Сейчас выйдет господин, который хочет вас видеть.

— Просили? — переспросил я.

— Так точно.

— Не приказали?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да, уверен.

— Ну, раз просили, тогда подожду.

Я подошел к «линкольну» и сел на переднее сиденье. Водила опасливо принюхался и на всякий случай опустил со своей стороны стекло.