— Сто тридцать, — сообщил Томас. — Рита Лоо, я лечу к тебе на крыльях любви со скоростью сто тридцать километров в час! Вот черт! Тьфу, бляха-муха!
— В чем дело?
— Мент! Мент привязался! Стоял с радаром, а теперь едет за мной!
— Отрывайся!
— Сейчас. Сейчас выскочу из города и оторвусь. Еще один! Да что им, нечего делать?
— Жми, Фитиль! Жми! — завопил Муха.
— Я жму. Сто сорок. Я уже за городом. Только впереди пост. Они сообщат, перекроют шоссе. Они привязались, потому что видят — тачка дорогая. Значит, с меня можно хорошо поиметь.
— У тебя тринадцать минут.
Муха вырвал у меня трубку.
— Фитиль, слушай меня. На дороге много машин?
— Не так много.
— Съезжай за обочину, бросай тачку и рви когти со страшной силой!
— Не могу. Менты остановятся и их взорвет.
— Объяснишь им по-быстрому что к чему!
— Муха, ты не перестаешь меня удивлять. Может, российским ментам и можно объяснить что-нибудь по-быстрому, а эстонским нельзя. Пока я буду им объяснять, бомба взорвется.
— Тогда тормози и рви из машины в поле! Они кинутся за тобой!
— Никогда! Русские менты кинутся. Это может быть. Но не эстонцы. Эстонцы не кинутся. Эстонцы остановятся и начнут обсуждать, стоит ли им за мной кидаться. Пока они будут обсуждать, я уже убегу далеко. И они решат, что кидаться не стоит. Потому что я все равно вернусь к своей тачке. Так как это дорогая тачка. Они останутся возле тачки и будут ждать, пока не взорвутся.
— Да и хер с ними, если они такие мудаки!
— Муха, ты не прав. Дорожные полицейские тоже люди. С этим утверждением, возможно, согласятся не все. Но это мое личное мнение. Я его никому не навязываю.
— Томас! — крикнула Рита. — Томас Ребане! Думай о себе! Думай о нас! Тормози и беги!
— Рита Лоо, а я о ком думаю? О нас я и думаю. Мы не будем счастливыми, если между нами в постели будут лежать трупы дорожных полицейских. Четыре трупа дорожных полицейских. Это немножечко многовато.
— Придурок! Томас Ребане, ты придурок!
— Ты мне тоже очень нравишься, Рита Лоо. Ну вот, а что я вам говорил? Впереди пост, шоссе перекрыто. Я разворачиваюсь. Попробую прорваться на набережную. Там выкину фугас в море. Если он взорвется в воде, никого же не зацепит?
— Жми к набережной, — приказал я водителю.
— Серж, я тебя вот о чем все хотел спросить. Я жму, а ты объясни. Ты что-то говорил про ситуацию гражданской войны у нас в Эстонии. Это как?
— Проехали.
— Это хорошо. А как насчет оккупации? То есть, в смысле российских миротворческих сил?
— Тоже проехали.
— И это хорошо. Все эти присоединения, разъединения, ничего хорошего из этого не бывает. Дерево должно расти снизу, из земли. А когда его втыкают сверху, чего же удивляться, что оно не растет? Сколько у меня?
— Восемь с половиной минут.
— Нормально. И еще. Альфонс Ребане — он был?
— Был.
— Точно?
— Точно.
— Кем он был?
— Кто кем его захочет увидеть, тем он и был.
— Надо же, за мной гонятся уже четыре ментовских тачки. До чего же люди корыстны! Прямо противно. Сейчас я от них оторвусь. Подворотнями. Сейчас-сейчас!
— Оторвался?
— Вроде да.
— Где ты?
— Сейчас выскочу к Домскому собору. Все, выскочил.
— Людей много?
— Возле собора никого. На тротуарах есть.
— Подгоняй тачку к собору и вали.
— Ты что, Серж?! Это же святыня! Домский собор — это святыня эстонского народа. Бомба его разрушит. Я никогда не прощу себе, если бомба его разрушит. Я не хочу войти в историю Эстонии как человек, который взорвал Домский собор.
— Восстановят твой долбанный собор! — завопил Муха. — А тебя, мудака, не восстановят!
— Олег прав! — крикнула Рита больным голосом. — Томас! Олег прав!
— Нет, Рита Лоо, он не прав. Он так говорит, потому что он не эстонец. А я эстонец. И мы не будем с тобой счастливыми, если в постели между нами будет стоять Домский собор.
— О Господи! — сказала она. — Господи, помоги нам!
— У тебя осталось пять минут, — предупредил я.
— Это ничего. Это много. Успею доехать до набережной. Там сброшу тачку в море. Потому что вытащить бомбу уже не успею. Артист, тебе не жалко тачку?
— Мудак! — рявкнул Артист. — Мне тебя жалко!
— Меня? Я тронут. Да, мне приятно это слышать. От тебя особенно приятно. Потому что ты человек несентиментальный. Меня только в детстве жалели. Матушка. Она говорила: ну в кого ты такой урод? Я рос очень мечтательным ребенком.
— Не болтай, твою мать! — едва ли не взвыл Артист. — Жми на газ!
— Я жму. Это мне не мешает. Это меня отвлекает. Серж, а откуда взялась эта бомба?
— Не знаю.
— Не знаешь? Или не хочешь сказать?
— Не знаю.
— Но ты узнай. Это же интересно.
— Постараюсь узнать, — пообещал я.
— Все, я на набережной, — возвестил Томас. — Ах ты, какая досада! Полно людей. И парапет, совсем забыл про парапет! Жму в порт. Твою мать! Менты опять прицепились! Ну что за народ! Сколько у меня?
— Две с половиной минуты.
— Это уже не так много. Рита Лоо, ты меня слышишь?
— Да, я тебя слышу.
— Я вот что хочу тебе сказать… Наконец-то повезло. Хоть на причал прорвался.
— Швыряй тачку в море, а сам выпрыгивай! — приказал Артист.
— Ага, выпрыгивай. Я крышу поставил. Пока она съедет.
— Тогда тормози и выскакивай!
— А менты? Артист, не мешай, у меня мало времени. Ты слышишь меня, Рита Лоо? Я вот что хочу тебе сказать. Я родился — и не знал, зачем я родился. Я жил — и не знал, зачем я живу. Я встретил тебя — и понял, зачем были все эти дела.
Наш «линкольн» вырвался из какого-то переулка и устремился к порту. Во всей этой гонке не было никакого смысла. Кроме одного. Мы увидели, чем все кончилось.
Красная «мазератти» просквозила по грузовому причалу, сшибая металлические барьеры и расшвыривая груды ящиков. На хвосте у нее висели два полицейских «форда» с включенными маячками и сиренами. На какой-то миг мне показалось, что «мазератти» тормозит, но она тут же рванула вперед и зависла над водой. «Форды» остановились, как вкопанные, у самого конца причала.
— Я тебя люблю, Рита Лоо, — сказал Томас Ребане.
— Я тебя люблю, Томас Ребане, — сказала Рита Лоо.
Под тяжестью удара разлетелась в стороны светлая балтийская вода, сомкнулась над «мазератти». И тотчас стала вспухать, вытягиваться из глубины к небу атомным грибом. От утробного взрыва качнулась стрела портального крана, бросило в сторону буксир, заходили мачты сухогрузов.
