Теперь они с гиканьем и свистом вылетели на конях из-за большого холма, закрывавшего Разгуляевку от Аргуни, и начали рубить пережогинцев шашками, как капусту. Анархисты ринулись обратно к реке, но там их встретил шквал огня с японских катеров, которые подошли вплотную к берегу. Спрятавшись за корпусом полузатонувшей канонерки, пережогинцы начали огрызаться ружейным огнем в сторону спешившихся красных и, в конце концов, заставили их залечь. Японские пулеметы с реки тоже особенно не разбирали, кто там на берегу был какого цвета. Мели всех под гребенку. Вскоре красные перенесли огонь на катера и вынудили их отойти под китайский берег. Оттуда японцы могли стрелять только из небольших мелкокалиберных пушек, и совсем не прицельно. Пулеметом до русских было уже не достать. Заварушка приобретала домашний характер.

«Сдавайтесь!» – кричали со стороны красных.

«Хер вам!» – летело из-под горящего корабля.

«Перебьем, как котят!»

«Напугал бабу мудями!»

Перестрелка продолжалась до вечера. Когда стемнело, всполохи от выстрелов и от догоравшего топлива еще некоторое время освещали кусок берега и реки, но вскоре все погрузилось в абсолютную темноту. Красные попробовали подползти поближе, но тут же наткнулись на жесткий ответный огонь. Анархисты сдаваться не собирались. Под утро часть из них вместе с самим Пережогиным двинулась вдоль берега вниз по реке. Оставшиеся прикрывали отход из винтовок и двух пулеметов. Красные кинулись на конях вокруг холма и успели в темноте порубить отползавших, но Пережогину и еще пятерым удалось добраться до леса. Золото они унесли с собой.

Наутро тех, кто остался в ледяной воде у затонувшей канонерки, скрутили действительно как котят. Неизвестно, то ли патроны у них закончились, то ли они рассчитывали, что разгуляевские придут и отобьют их у красных, но факт остается фактом – едва рассвело, они побросали винтовки и крикнули, что воевать больше не хотят. Среди них были и те пятеро мужиков, которые летом ушли с Пережогиным из Разгуляевки.

Егор Михайлов со связанными за спиной руками шел, спотыкаясь и увязая в речном песке, и взглядом выискивал среди сбежавшихся на берег к концу боя свою Наталью.

«Ну чо, Егорка, много золота в Чите набрал? – крикнул кто-то из толпы разгуляевских. – Поделисся, может, паря?»

Егор остановился, поднял голову к небу и поймал губами первый снег.

«Припозднился нынче, – подумал он. – Зима теплая будет».

«Давай их туда! – приказал Краснощеков, махнув рукой в сторону вершины холма. – А ну, разойдись! Дай пройти, говорю!»

Красноармейцы, до смерти злые на анархистов за долгий поход, за голодуху в тайге, за комарье, за бессонные ночи, погнали их прикладами с такой силой и остервенением, что те только успевали прикрывать головы.

На обрыве пережогинцев поставили на колени спиной к реке. Егор вертел головой, стараясь высмотреть, куда будет падать. Напротив них, метрах в семи, выстроился взвод красноармейцев с винтовками. Прямо за их спинами толпились взволнованные атамановцы.

«Осади! – кричал на деревенских красный от злости Носок, выхватывая шашку. – Зарублю, на хрен!»

Разгуляевские глухо роптали, но холм с трех сторон был окружен конными.

«Не рыпайся!» – повторял Носок, пока Краснощеков вел допрос анархистов.

«Где золото? – спрашивал тот. – Куда ушел Пережогин?»

«Я знаю куда», – сказал наконец Егор, придерживая левой рукой сломанную красными по дороге на холм правую.

«Куда?»

«Жопой резать провода».

Склонившийся к нему Краснощеков отпрянул, вытянул из ножен шашку и неловко полоснул его по плечу.

«Не казак ты, паря, – сказал Егор. – Кто же так рубит?»

Краснощеков быстрыми шагами отошел к линии красноармейцев и поднял над головой шашку:

«Товсь!»

Егор впился взглядом в толпу разгуляевских за спинами щелкнувших затворами солдат. Он все еще надеялся увидеть Наталью.

«Где ж ты, моя раскрасавица?»

А ей в этот момент удалось наконец протиснуться сквозь деревенских. Она увидела своего Егора, в долю секунды поняла, что это в последний раз, и успела поднять над собой маленького Митьку. Тот завис в воздухе рядом с шашкой Краснощекова, агукнул от удовольствия, пеленка с него свалилась, и он пустил теплую струю прямо за шиворот одному из прицелившихся красноармейцев.

«Залп!» – махнул шашкой Краснощеков.

«Моя порода», – успел улыбнуться Егор, и его тело, уже без него самого внутри, кувыркаясь, полетело с обрыва в воду.

Пережогина красные так и не нашли. Покрутившись несколько дней вокруг Разгуляевки, они ушли обратно вниз по реке, потому что из Нерчинска в эту сторону уже двинулся 1-й казачий полк. Японцы держали с Семеновым постоянную телеграфную связь и про ночной бой у Разгуляевки в Чите узнали практически сразу. В прямом столкновении с регулярными казачьими частями, прошедшими германский фронт, краснощековским курсантам ловить было нечего. Их поймали бы и перетопили в Аргуни по одному. Белых тоже сильно интересовала судьба читинского золота.

Анархистов и Пережогина нашли потом, уже по холодам, в охотничьем зимовье в тридцати километрах от Разгуляевки. Кто-то порубил их всех во сне топором. Золота ни в зимовье, ни поблизости не оказалось. Говорили, что это семеновские казаки, но Нерчинский полк до тех мест так и не дошел.

* * *

Многие пытались потом отыскать читинское золото, и все же в руки оно никому не далось. В двадцать третьем году несколько мужиков из Разгуляевки и райцентра снарядились в настоящую экспедицию – на все лето и осень, чин по чину. Однако живыми их больше не видел никто. То ли нашли, что искали, и не сумели разбежаться по-честному, то ли наткнулись в тайге на хунхузов, и те сделали за них то, что они сами бы сделали друг с другом, если бы у них все удалось. После Гражданской много всякого народу бродило по Забайкалью. Золото вроде мыли, но могли и зарезать легко – за ружьишко и снаряжение. Смотря, как попадешь. Под какую руку.

Поэтому раскулаченный старик Брюхов, конечно же, понимал, насколько невелики его шансы, и тем не менее идти к «балаболам да болтунишкам» в услужение он не мог. Ему легче было лечь на лавку и помереть. Во всяком случае, не так обидно.

Полгода он шатался по степи и тайге, расспрашивал о чем-то кочевых бурят, ставил на деревьях непонятные знаки. При этом ни сыновей, ни тем более зятя с собою не брал. Хотел быть один, когда надо будет перепрятывать золото. Не доверял вообще никому. Домой не возвращался по целым неделям. Приходил мрачный, вонючий и злой, как медведь. В доме улыбались, только когда его не было.

Однажды явился весь помятый, изломанный. Сказал, что деревом придавило. Пролежал под ним два дня, пока охотники не нашли. В другой раз пришел с чужой пулей в плече и вообще ничего не сказал. Раскалил нож над печкой и молча расковырял рану. Приходил и с дыркой от ножа в правом боку. Однажды притащил в ведерке какой-то земли, высыпал ее за огородом, и крапива в том месте стала расти выше бани.

Когда семья совсем заголодала, старик Брюхов велел невесткам ходить по домам и за еду выполнять какую попросят работу. Разгуляевским забавно было смотреть, как вчерашние богачи возятся у них в свиных стайках, поэтому звали их часто. Где свадьба, где похороны – всегда надо чего-то помочь. Постряпать, помыть, поорать, поплакать. Вот и кормились, пока старик Брюхов не нашел наконец в лесу свой разлюбезный слиток.

Но один слиток – не ящик, в Китае на него не проживешь. Все остальное золото продолжало лежать нетронутым, как переспевшая девка, где-то в тайге. Брюхов погрустил месяц дома с ковшиком браги и решил заделаться контрабандистом. Он аккуратно распилил слиток, закопал обрезки в тайных местах, перешел по льду через границу, обменял часть золота на «мунуклатуру» и выгодно продал ее в Разгуляевке. Ситец, фарфоровая посуда, женские украшения, шелковые наряды, спирт – отбою от желающих не было. Все разобрали за два часа. Даже из дома в дом ходить не пришлось. Как зашел к соседям, так и сидел там, пока разгуляевские валили гурьбой.