Мне очень понравился такой подход к делу. Я бы и сам на ее месте так поступил – если бы мне повезло родиться счастливым идиотом, который всерьез верит, будто еще одна экранизация «Гамлета» – это ужасно важно.

– А как надо? – спросил я.

Коронованная чета схватилась за голову, видимо братьям приходилось выслушивать эту телегу чуть ли не ежедневно. Но Утопленницу их досада совершенно не смутила.

– Коротко говоря, надо, чтобы декорации по ходу дела сходили с ума вместе с персонажами. Действие начинается в совершенно нормальном Эльсиноре, все должно быть идеально, чтобы даже самый злобный специалист по той эпохе не смог придраться. По мере того, как Гамлет приходит в смятение, в замке начинают появляться неуместные предметы – японская чайная посуда, кресла рококо, африканский идол в часовне, радиола в спальне Гертруды и… ну не знаю, да хоть ксерокс на кладбище, среди надгробий. И само пространство тоже должно меняться – вдруг в Эльсиноре возникают дорические колонны, современные пластиковые окна, лестница обзаводится модерновыми перилами, а под конец вообще начинает двигаться как эскалатор. И так далее. К моменту похорон Офелии в замке воцаряется такой хаос, что все выходки персонажей на его фоне кажутся разумными и адекватными. Финальная сцена будет происходить уже в каком-нибудь эшеровском пространстве с лестницами, уходящими в потолок, и зеркальными стенами, загроможденном предметами всех эпох, назначение доброй половины которых непонятно даже самому искушенному современному зрителю. Примерно вот так.

Рассказывая, она хорошела на глазах, узкое, скуластое лицо вдруг оказалось на диво гармоничным, а темные круги под глазами подчеркивали их блеск и глубину лучше любого макияжа. Все-таки ничто так не красит человека, как вдохновение.

– Хотел бы посмотреть такую экранизацию, – сказал я. – По-моему, отлично может получиться.

– Если все сделать как следует, – кивнула Утопленница. – Художник-постановщик должен быть гений. Ну и бабки немереные, понятно.

– То есть главным гением все-таки должен быть продюсер, – ухмыльнулся Королева.

– И композитор, – добавил я. – Чтобы звуковой ряд не уступал визуальному.

– Все должны быть гениями, – твердо сказала Утопленница. – Иначе какой смысл?

– Но пока у тебя есть только гениальный сценарист, – заметил Рыцарь.

– В смысле? Кого ты имеешь в виду? – оживилась Утопленница.

– Ну как – «кто»? Шекспир, конечно.

– А, ну да, – вздохнула она.

– Сценарист, не спорю, отличный, – сказал я. – А все-таки именно «Гамлета» мне всю жизнь хотелось переписать. До сих пор руки чешутся.

Я, конечно, соврал. Идея переписать «Гамлета» пришла мне в голову только что, просто «всю жизнь хотелось» звучит более убедительно и позволяет продемонстрировать уважение к собеседникам. Дескать, не просто так чушь несу, а наболевшим готов поделиться.

– Переписа-а-ать? – протянула Утопленница. – А как?

– Рассказать, как повернулось бы дело, если бы Гамлет все-таки шлепнул дядю, пока тот молился. Удобный же момент. А что душа злодея в рай попадет – это он напрасно тревожился. Не человеческого ума дело, что будет с другими людьми после смерти. Не нам это решать, так что и беспокоиться не о чем. А ведь как все прекрасно сложилось бы! Король-отец отмщен, его призрак успокоен, Гамлет на троне, Лаэрт и Полоний живы, Розенкранц и Гильденстерн, кстати, тоже, Офелия готовит подвенечный наряд. Гертруда погоревала бы, конечно, но любимый сын, не сомневаюсь, разъяснил бы ей обстоятельства, а там и третий муж нашелся бы в утешение, дурное дело нехитрое. Короче, все танцуют.

– Хорошая жизнь, но плохая пьеса, – заметил Рыцарь. – Драматург должен заставить персонажей делать глупости. От последствий их поступков зависит, трагедию или комедию мы получим на выходе. Но принцип один.

Я хотел сказать ему, что никогда еще не встречал столь внятного и убедительного теоретика драмы, но в беседу вмешался Король.

– Это же вы Цаплина пересказываете, я правильно понял?

Он выглядел, как заплутавший на чужбине разведчик, который после долгих бесплодных поисков связных вдруг услышал от случайного прохожего заветный пароль. Но мне нечем было его порадовать.

– К сожалению, нет. Я даже не знаю, кто такой Цаплин.

– Борис Цаплин. Писатель. Очень хороший. И именно по этой причине почти никому не известный. Крупный специалист по новым приключениям чужих идей и персонажей. Вот, скажем, тот же «Гамлет». Цаплин написал рассказ о том, как все персонажи встречаются на том свете. То есть, теоретически, в аду. Так вот, они там встречаются и начинают выяснять отношения, ругаются страшно, а сделать друг с другом ничего не могут: все уже и так мертвые дальше некуда; наверное, в этом и заключается «ад». И король-отец как раз наезжает на Гамлета: дескать, дурак ты, почему дядю во время молитвы не замочил? Какого черта? Сидел бы сейчас на троне, женился бы, наследника родил, династия моя не прервалась бы, – почти слово в слово, как вы говорили. Но все это, понятно, гораздо лучше, чем в моем пересказе… Слушайте, а хотите, я вам его книжку дам?

– А она у вас с собой? – удивился я.

Король кивнул и достал откуда-то из-под мантии потрепанную толстую книжку карманного формата.

– Все время с собой таскаю, Цаплина в транспорте читать – милое дело, хоть бы и по сотому разу. А транспорта в моей жизни много. Мы на окраине живем, район Прага-9, жопа мира, страшное место.

– Спасибо, – сказал я. – Очень здорово. Я как раз ничего с собой не взял почитать, собирался впопыхах. А как я вам ее верну?

– Не надо возвращать, – отмахнулся Король. – У меня дома еще добрых полдюжины. Купил целую пачку на подарки, чтобы поддержать самый малый в мире бизнес. Совсем крошечное издательство, всех работников – директор и главный редактор, они же корректоры, верстальщики, продавцы и курьеры. Для обоих это, понятное дело, не работа, а хобби. Пять наименований в год – предел их возможностей. Но без них этих книг не было бы вовсе. Крупные акулы короткой прозы боятся пуще сглаза. Особенно качественной.

– Потому что глупые, – кивнул я. Взял книгу, пролистал, ни черта не понял, но по нескольким случайным фрагментам определил, что слог автора мне скорее приятен, чем нет, и еще раз сказал: – Спасибо. Кажется, действительно хороший. И, самое главное, мне теперь точно не придется переписывать «Гамлета». Цаплин сделал это вместо меня. Какое облегчение!

– На самом деле, «Гамлета» многие переписывали, – заметил Рыцарь. – И будут еще не раз, не сомневаюсь. Но усилия их тщетны на фоне того, что делает с «Гамлетом» Хани Йохансен. Сюжет уже пересказан от лица короля, Гертруды, Офелии и Лаэрта; в данный момент страстные поклонники ждут историю Призрака, хотя есть подозрение, что Хани обманет нас и даст слово Полонию, или Розенкранцу. Но не беда, рано или поздно, все истории будут написаны. Автор обещает, что последней станет история самого принца Гамли – Шекспир-то не от его лица излагает. Уверен, воскресни завтра автор первоисточника, кем бы он ни был, принялся бы учить датский язык специально ради удовольствия прочитать истории Хани.

– А Цаплин? – обиделся Король. – Я же тебе давал.

– Он отличный, – согласился Рыцарь. – А все-таки «Гамлет», на мой вкус, самый слабый рассказ в сборнике. Я у него люблю «Тысяча и одну ночь», «Диких лебедей», историю Великолепной Семерки – да почти все. Но «Гамлет» ему не удался.

– Хани Йохансен. Не знаю такого автора, – покаялся я. – Он или она?

– А неизвестно. Никто никогда в глаза его или ее не видел. Что странно, у нас вообще-то все друг друга знают, Дания – слишком маленькая страна, чтобы подолгу хранить секреты. Ходят слухи, что это псевдоним какого-то университетского профессора, и другие слухи, что автор уже много лет находится в клинике для душевнобольных; есть совсем уж причудливая версия, будто их двое, дескать, книги пишет какой-то таинственный иностранец, не то аргентинец, не то русский, не то вовсе японец – и делает это в союзе с датчанином, который добросовестно переводит оригинальный текст, поскольку автор считает правильным делать первую публикацию на родном языке персонажей. Да чего только не говорят. Но правды никто не знает, кроме парочки каких-нибудь юристов и бухгалтеров, чьи имена, увы, тоже тайна.