Теперь она по крайней мере поняла, почему он так странно вел себя, почему словно бы подкрадывался к ней, прежде чем сделал прыжок этим вопросом: он хотел быть уверен, что она не ошибется, не скажет наобум, не толкнет его на ложный, может быть, путь подозрения.

Результат был блестящий. Он получил доказательство, которого искал, и теперь он садился в свой черный «мерседес». Захлопывая дверцу, он высунулся и еще раз кивнул ей, но кивнуть ему в ответ у нее не было сил. Она чувствовала какую-то странную подавленность, у нее было такое ощущение, что теперь-то только и начинается решающий разговор.

Метцендорфер не делал ей никаких намеков, не вселял в нее никаких надежд; он заявил, что судьба ее мужа не зависит от того, сколько человек находилось на даче - один или два. Маран стрелял, и на поле боя остался мертвый. Но одно адвокат все-таки дал ей понять: если бы удалось найти этого второго, который словно бы растаял в воздухе, этого второго, к которому пока никакие следы не вели, то приоткрылись бы как-то причины, заставившие убитого оказаться на даче Брумеруса. Возможно, что стечение стольких роковых обстоятельств смягчило бы суд. Метцендорфер - на вираже горной дороги он еще раз увидел в зеркальце уменьшенную виллу и крошечную фигурку женщины в дверях, - Метцендорфер и сам-то воздерживался от далеко идущих выводов. Он любил ясность и поэтому испытывал теперь только известное удовлетворение. В протоколе фигурировал голос, происхождение которого до сих пор было ему неясно; теперь он знал, что, кроме Марана, на месте преступления находилось два человека и что голос этот принадлежал одному из них. Узнав, кто был второй, он, Метцендорфер, устранил бы следующую неясность. Такова и была его ближайшая цель.

Он собирался вернуться из Бернека в Байрейт. Но, выехав на автостраду, принял другое решение. Взглянув на часы на щитке приборов, он прибавил газу.

Комиссар Гроль внимательно читал рапорт Грисбюля, чтобы подписать его с чистой совестью. Грисбюль, напряженно сидевший возле стола Гроля, испытывал, как всегда в таких случаях, легкое смущение. Он и сам понимал, что смущаться глупо: Гроль отвечал за это дело, значит, ему и расписываться. Наверно, думал ассистент, виною тут его собственное честолюбие: ведь этак его, Грисбюля, не скоро заметят наверху.

Комиссар хмыкнул и поставил запятую. Это тоже рассердило Грисбюля: как будто он не умеет расставлять запятые. Но Гроль всегда что-нибудь да найдет!

Он не подозревал, что Гроль знает его мысли и нарочно придирается к мелочам, чтобы Грисбюль не заважничал и не разбаловался. Такие склонности у этого малого были, находил Гроль. Но он находил также, что читать его, Грисбюля, рапорты - сущее удовольствие. Они были ясные, четкие и излагали обстоятельства дела так, словно тот все видел своими глазами.

Выводя неподражаемо-витиеватое «Г», с которого начиналась его подпись, Гроль думал, что в следующем своем отчете отметит Грисбюля по заслугам; тут зазвонил телефон. Он недовольно поднял глаза и кивнул Грисбюлю на трубку.

Тот сразу прикрыл ладонью микрофон и шепнул комиссару:

- Метцендорфер! - Гроль не мог вспомнить, кто это, и Грисбюль добавил: - Адвокат Марана!

Комиссар надул щеки, выпустил воздух.

- Пусть приходит!

Вскоре в дверь постучали и вошел Метцендорфер; рыжие его волосы были растрепаны.

- Я хочу только… - сказал он, осекся, с опозданием произнес: - Здравствуйте! - не стал дожидаться ответа и продолжил, стоя теперь у самого стола Гроля: - Я хочу только обратить ваше внимание на то, что в момент преступления на даче было минимум два человека!

- Что! - воскликнул комиссар и откинулся в кресле. - Маран выстрелил, находясь внутри дома? А почему же газон…

- Чепуха! - прервал его Метцендорфер и тут же поправился: - Прошу прощения! Нет, Маран стрелял снаружи. Но в доме было два человека, мужчина и женщина или двое мужчин, это неизвестно. Говорил либо убитый, либо тот другой, если это был мужчина. Во всяком случае, радио там нет, а среди пластинок нет ни одной с чтением!

Критически разглядывая адвоката сбоку, Грисбюль вспомнил ту ночную сцену на автостраде, когда Метцендорфер судорожно шарил в своей машине: вполне возможно, решил ассистент, что этот на вид такой рассеянный человек просто не в своем уме или по меньшей мере бывает в состоянии невменяемости.

Грисбюль пытался угадать, что думает Гроль, но тот сидел с непроницаемой физиономией.

Затем, после паузы, показавшейся ассистенту бесконечной, комиссар спокойно сказал:

- Я этого не понял, господин Метцендорфер, вы уж простите. Придется вам объяснить мне это подробнее.

Он повернулся к ассистенту:

- Грисбюль, будьте добры, принесите стул.

Затем Метцендорфер сел и, держа протокол в руке, указал на известное место. Он дал прочесть его Гролю, дал прочесть Грисбюлю и после этого объяснил все самым подробным образом.

- Что вы теперь скажете, господа? - спросил он наконец.

Грисбюль благоразумно промолчал. А Гроль ответил:

- Боюсь, что вы придаете этому слишком большое значение, господин адвокат. Я вам скажу - почему, и я мог бы сказать вам это и по телефону.

Он взглянул на пыльные окна, подосадовал на такую неопрятность, постучал по столу пальцами, посмотрел на Метцендорфера и сказал:

- Понимаете, Маран все равно виновен! Для нас не имеет значения, кого он убил! И подглядывал кто-нибудь или не подглядывал - бог ты мой, разве это меняет суть дела? - Гроль заметил, что Метцендорфер готов возмущенно протестовать. Опережая его, комиссар сказал: - Само собой разумеется, мы пойдем по этому следу. Но боюсь, что мы только повредим вашему клиенту, если не закроем дело в части, касающейся его. Следствие может затянуться на несколько месяцев. Что мы знаем об этом втором человеке? Ничего. Какие у нас данные для официального розыска, какое вообще основание для розыска, что может он дать?

- Все равно надо что-то делать! - возмутился адвокат.

- Пожалуй, - медленно сказал Гроль, - мы попросим через печать, чтобы неизвестный явился в качестве свидетеля. - Он пожал плечами: - Согласен, шансы на успех тут невелики…