На первый взгляд речь идет о чистой случайности. Кто мог предугадать метеорный дождь? И разве, не произойди это событие, триффиды представляли бы такую опасность? На деле все заметно сложнее.
Конечно, случайность всегда остается случайностью, но в разумно организованном обществе она легко погашается. В нем преобладает тенденция к порядку. Иное дело — буржуазное общество, которое описывает Уиндэм. Оно само по себе построено по принципу случайности, по законам вероятности. Случайность — удача и неудача — возносит и губит искателей коммерческого счастья, случайность, именуемая хозяйственной конъюнктурой, приводит к разрушительным промышленным кризисам, нарастающим и обрушивающимся на общество, как снежный обвал (люди поколения Уиндэма еще помнят страшнейший кризис конца двадцатых-начала тридцатых годов), случайность определяет людские судьбы. В этом атомарном, индивидуалистическом обществе закономерности вырисовываются с трудом и постигаются далеко не сразу, случайность кажется царицей мира. Кинь в этот хаос еще одно обстоятельство, еще одну случайность, и нестойкое равновесие нарушится, лавина сорвется с места. Роль этой роковой, сдвигающей с места лавину случайности может сыграть все, что угодно, — ведь всякое усовершенствование, открытие, преобразование осуществляется ради узкой практической цели. Далекие общественные последствия отнюдь не интересуют дельца. Ему важно одно — получить прибыль. Он и смотрит на все с этой единственной точки зрения. То, что триффиды, скажем, не только дают ценные масла, но и представляют собой потенциальную общественную опасность, мало кого трогает, пока не разражается бедствие.
Отсутствие единой цели у современного буржуазного общества кажется Уиндэму не просто одним из его недостатков, но страшнейшим его пороком, чревато постоянными опасностями для людей, в нем живущих.
Среди этих опасностей не последнее место занимает опасность нравственного вырождения. Человек живет здесь изо дня в день. Его жизнь лишена настоящего смысла. Недаром герой «Дня триффидов» чувствует себя внутренне более счастливым в мире опасностей и тяжелого труда, чем прежде. У него появилась цель в жизни.
Уиндэм — за общество более организованное, общество, где коллектив и личность видели бы свою цель в служении друг другу, общество, которое черпало бы свою силу в своей эффективности и полезности. Но он одобряет далеко не всякий путь к эффективному, организованному обществу. Да и не всякий вид «организации» для него приемлем.
Нечего и говорить, что Уиндэм отметает те формы «эффективности», от которых за сто верст разит фашизмом. В «Дне триффидов» к герою являются такого рода молодчики, и он обходится с ними так, как они того заслуживают. Человечество даже тогда, когда обстоятельства толкают его к старому, должно все равно стремиться вперед, говорит Уиндэм. Оно ведь в ходе развития накопило не только материальные блага, но и исторический опыт. Человек проходит свой путь лишь однажды и лишь в одном направлении. Возвращение вспять возможно лишь за счет утраты человека.
Однако Уиндэм не принимает и те формы перестройки жизни, которые кажутся ему «движением толпы». В «Дне триффидов» читатель без труда обнаружит сюжетные повороты, продиктованные этой позицией Уиндэма. Несмотря на то, что Уиндэм относится с симпатией к рабочему агитатору Коукеру, он заставляет его раскаяться в избранном пути, поскольку этот путь ни к чему хорошему не привел. Путь научный и путь народный — это для Уиндэма понятия, во всяком случае, не совпадающие. Не этим ли объясняется мрачный, местами непроглядно мрачный колорит его романов? Рассказывая о временах, когда столько надо сделать, когда, собственно говоря, надо отстоять жизнь и всю ее перестроить заново, он пишет о каких-то чудодейственны, средствах против триффидов. Писателю, который нарисовал катастрофу, постигшую всю нашу планету, заметно не хватает размаха, едва речь заходит о какого-либо рода общественных движениях.
Что ж, не будем ждать полного единства взглядов между нами и английским писателем Уиндэмом. Но, отметив неприемлемое для нас, мы не можем не увидеть и того, что подобные высказывания занимают подчиненное место в общей идее романа.
Приступая к работе над этим томом, мы просили Джона Уиндэма сказать несколько слов своему русскому читателю. «Большое вам спасибо за это предложение, — ответил Уиндэм, — но, право, не знаю, что написать. Хочу только поблагодарить всех тех, кто участвовал в этом издании и тем самым дал осуществиться моей давней надежде: быть прочтенным по-русски. В остальном же пусть мои произведения говорят сами за себя».
Он прав. Его произведения могут сказать за себя.
