Бабушка встала со своего места и сказала: сухо, строго, что никакой связи между смертью Виолетты и убийством Константина нет и быть не может. На вопрос, почему она так решила, ответила, что это она убила своего племянника.

– А убийство Виолетты здесь ни при чем!

Это был шок! Удар, от которого долгое время мы не могли оправиться. Я даже подумал, что если бы сейчас открылась дверь и на пороге показался Константин: живой и невредимый, его появление не произвело бы такого впечатления, какое произвело признание бабушки.

Мы смотрели на нее и не могли вымолвить ни слова.

Бабушка постояла в ожидании вопросов. Не дождавшись, обернулась в поисках кресла и, убедившись в том, что оно находится под ногами, села.

А я чуть не заплакал. Мне в этот момент почему-то вспомнилось, как она в любой час дня и ночи готовая прийти на помощь всем, кого любит, отказалась расписываться под каким-то пустяковым документом, поставив тем самым Константина в тяжелое положение. Как она, умеющая, как никто из нас, радоваться чужим радостям, только недовольно морщилась, когда слышала об его очередном успехе. Как она была счастлива, узнав о том, что я выбрал профессию инженера, и то только потому, что профессия коммерсанта у нее ассоциировалась с деятельностью Константина. Всех она любила! Всем радовалась! И только для одного племянника так и не смогла найти в своей душе теплого местечка.

«Ах, бабушка, бабушка! Что же ты наделала?»

Высоко подняв голову, бабушка посмотрела Коновалову в лицо. Спросила: почему тот не спрашивает у нее, за что и как она убила сына своего родного брата.

– Спрашиваю, – опомнился Коновалов. – Так за что и как?

Бабушка довольно кивнула. Сделала паузу и сказала, что на первую часть вопроса: за что, отвечать не будет, поскольку никого, кроме нее и Константина, это не касается.

– А что касается того: как убила… Просто! Дождалась, когда Максим задремлет, а Виктор уйдет в туалет, вошла в кабинет, взяла со стола нож и ударила им… Вот, собственно говоря, и всё.

Коновалова, судя по его недовольному виду, ответ не удовлетворил. Однако настаивать на более подробном изложении не стал. Пожал плечами: всё так всё, и спросил, готова ли она повторить свое признание в суде.

– Готова! – твердо ответила бабушка.

– Хорошо. И еще один вопрос, последний на сегодня, скажите: для чего вы признались в убийстве? Вы ведь, я так понимаю, еще полчаса назад не собирались делать этого?

Бабушка вздохнула и объяснила свой поступок тем, что побоялась, как бы убийцей не признали кого-нибудь другого, невиновного.

– Я вас знаю! – Она погрозила Коновалову кривым пальцем. – Вам бы только отчитаться перед начальством!

После этих слов в комнате вновь воцарилась тишина. Я бросил взгляд на Виктора и по выражению его лица понял, о чем он думал. А думал он, как обычно, о себе: о том, как будет жить без своей тети Кати дальше.

– Ну ладно! – Коновалов хлопнул ладонями по коленям. Встал и спросил у Виктора, откуда можно позвонить в милицию. Вынув из кармана мобильный телефон, Виктор протянул его капитану.

– Хотите забрать Екатерину Николаевну? – задал вопрос до этого долго молчавший Романов.

– А что? Есть возражения?

– Есть.

– Какие?

– Она не убивала. А точнее сказать, не могла убить… Одну минутку!

Ничего не объясняя, поверенный поднялся с дивана. Провожаемый удивленными взглядами, он быстрым шагом вышел из зала. Через десять секунд вернулся и положил на подлокотник кресла, в котором сидела бабушка, принесенный с кухни нож. Попросил показать, как она колола Константина.

Покосившись на нож, бабушка спросила: зачем ему это.

– Покажите, покажите! – попросил Романов. – Надо.

Бабушка решительно подняла руку. Раскрыла ладонь, обнажив торчащие в разные стороны пальцы, и взялась за рукоятку. В следующее мгновение нож вывалился из ее ладони и упал на пол.

– Вот видите! – Романов повернулся к Коновалову. – Екатерина Николаевна не могла этого сделать! Исключено.

– Нет, могла! – заупрямилась бабушка. – У меня просто с первого раза не получилось! – Она наклонилась. – Я вот сейчас еще попробую…

– Хватит, – процедил сквозь зубы Коновалов.

Он подошел к ней. Присел на корточки и, глядя прямо в глаза, спросил: кого она, старая, выгораживает.

– Внука?

Поднялся, приблизился ко мне, смерил взглядом с головы до ног и направился к Виктору.

– Племянника?

Постоял перед Виктором, поиграл желваками, наблюдая за тем, как тот мучается, не зная, куда спрятать руки, и с решительным видом повернулся в сторону Анечки.

– А может, сноху?

Все молчали. И только Рыльский, грозно сверкнув из своего кресла розовыми белками, потребовал от нас немедленного и чистосердечного раскаянья.

И тут случилось еще одно событие, по сравнению с которым неожиданное признание бабушки в убийстве, которого она, как только что выяснилось, не могла совершить, показалось нелепой шуткой. Не поднимаясь с места, Анечка выкрикнула, что это она убила Константина. Затем потребовала, чтобы от нее все отстали и, уткнув голову в колени, громко зарыдала.

– Ты? – ахнули мы разом.

Анечка подняла голову и закричала, что больше не может, что у нее нет сил, что она хочет только одного: чтобы ее посадили в тюрьму и ни о чем больше не спрашивали.

– Если для этого надо признаться в суде, я готова! – кричала она. – Но только не мучьте меня! Пожалуйста!

Это была первая женская истерика, свидетелем которой я был. Анечка плакала, вырывалась из бабушкиных рук, говорила, что не хочет жить, не хочет оставаться одной, не хочет никого видеть, не хочет еще чего-то…

Коновалов вытер испарину со лба. Не решившись попросить телефон у Виктора – мужа Анечки, обратился ко мне за помощью.

– Мне надо позвонить в милицию, – пояснил он.

– Зря! – недовольно пробурчал Романов.

Все удивленно оглянулись на него. И Анечка, даже не услышав произнесенного поверенным слова, но, угадав по реакции присутствующих, что слово было не простым, а важным, чуть утихла.

Коновалов спросил: почему он так решил.

– Преступник, после того как убил Константина, – ответил Романов, – стер следы с бокалов, из которых пили коньяк, а также с рукоятки ножа, на котором, возможно, была кровь убитого. Поэтому любой адвокат в суде первым делом задаст вопрос: чем его подзащитная сделала это, если это сделала она?

– В каком смысле? – не понял Коновалов.

– Ну, покажите мне платочек, тряпочку, бумажку какую-нибудь, которым она стерла отпечатки!

– У нее не было платочка?

Виктор, а потом и все остальные, хором подтвердили, что платочка у нее точно не было.

– Хорошо, – согласился Коновалов. – Тогда она могла стереть отпечатки…

Он, видимо, хотел сказать: чем-нибудь из одежды. Однако секундой позже, осмотрев ее аккуратно выглаженную, ослепительно белую, без единого пятнышка майку, короткие, туго обтягивающие бедра джинсы и тапочки на босую ногу, высказал предположение о том, что отпечатки с ножа и бокалов были стерты чем-то, что находится в кабинете: каким-нибудь листком бумаги, газетой, занавеской.

– Давайте посмотрим! – предложил Романов.

И первым направился в кабинет. Следом за ним, толпясь и толкаясь, поспешили все остальные.

Кабинет дяди Толи представлял собой небольшую квадратную комнату. Почти всю левую стену, если смотреть со стороны коридора, занимало окно, занавешенное опущенными жалюзи. Справа стояли: узкий кожаный диван, больше напоминающий медицинскую кушетку, и темный шкаф с коллекцией фарфоровых статуэток. Спереди – большой письменный стол, над которым висела фотография Виктора Худобина, обнимающего за плечо балерину Волочкову, и два легких кресла.

– Ну и чем тут можно вытереть? – Романов, подталкиваемый в спину напирающей сзади толпой, вышел на середину кабинета. – Я, по крайней мере, пока не вижу.

Обойдя Романова, Коновалов поднял жалюзи. Постоял немного и сел за стол. Открыл ящики, закрыл их, поморщился, откинулся на спинку кресла и задумался.