Я посмотрел на медуз, окружавших нас. Они были похожи на филиппинских, поэтому я решил, что стоит рискнуть и подставить руки под яд. Авантюра оправдала себя. Когда я быстро вытащил дрожащий шарик из воды, глаза Этьена чуть не вылезли из орбит.

– Mon Dieu! – воскликнул он.

Я улыбнулся. Мне не верилось, что французы действительно говорят «Моn Dieu». По-моему, это все равно что ожидать от англичан слова «что?» в конце каждого предложения.

– Тебе не больно, Ричард?

– Ни капельки. Нужно знать, как ее правильно держать, вот и все. Это как с крапивой. Попробуй.

Я протянул ему медузу.

– Нет, я не хочу.

– Ничего не будет. Давай не бойся.

– Правда?

– Да-да. Сложи руки, как я.

Я стряхнул медузу в подставленные им руки.

– Ого, – промолвил он. На его лице проступила широкая ухмылка.

– Но ее можно касаться только ладонями. Если ты прикоснешься к ней другим участком кожи, она ужалит тебя.

– Только ладонями?.. А почему?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Таковы правила.

– Может, кожа в этом месте толще?

– Может. – Я вытащил из воды еще одну медузу. – Странные они, правда? Сквозь них можно смотреть. И у них совсем нет мозгов.

Этьен энергично кивнул.

Некоторое время мы молча разглядывали наших медуз, а затем я заметил Франсуазу. Она шла по пляжу, направляясь к воде, – в белом купальнике. Увидев нас, помахала рукой. Когда она подняла руку, купальник ее натянулся, и тень от полуденного солнца обозначила груди, впадинку под ребрами и мышцы живота.

Я взглянул на Этьена. Он все еще рассматривал медузу, заставив ее выпустить щупальца из-под колокола, и она лежала на его ладони, как стеклянный цветок. Близость с Франсуазой, вероятно, притупила в Этьене способность восторгаться красотой девушки.

Когда она подошла к нам, наше занятие не произвело на нее впечатления.

– Терпеть их не могу, – бросила она. – Не хотите искупаться?

Я показал рукой на воду – мне по грудь. Франсуазе вода доходила до плеч.

– А мы что, не купаемся?

– Нет, – сказал Этьен, оторвавшись наконец от медузы. – Она имеет в виду заплыв. – Он махнул рукой в открытое море. – Вон туда.

Во время заплыва мы играли в такую вот игру. Примерно через каждые двадцать метров мы ныряли на дно и выныривали с горстью песка.

Мне такие игры не нравятся. На глубине одного метра тропическое море внезапно становится холодным, так что, болтая в воде ногами, можно было почувствовать границу между теплом и холодом. Когда ныряешь, сначала стынут кончики пальцев, а затем холод быстро распространяется по всему телу.

Чем больше мы удалялись от берега, тем чернее и мельче становился песок. Вскоре вода внизу сделалась слишком черной, чтобы в ней можно было что-нибудь разглядеть, и я лишь бил ногами и слепо шарил руками, пока мои пальцы не погружались в ил.

Холодная вода вселяла в меня страх. Я торопливо зачерпывал горсть песка и старался как можно быстрее оторваться от морского дна, хотя в легких оставалось еще полно воздуха. Дожидаясь на поверхности Этьена с Франсуазой, я поджимал под себя ноги, держась на воде только при помощи рук.

– Куда мы плывем? – поинтересовался я, когда люди, загоравшие на пляже, превратились в муравьев.

Этьен улыбнулся:

– Хочешь назад? Устал? Можно развернуться.

Франсуаза высунула руку из воды и разжала пальцы. Комок песка выскользнул из ее руки и погрузился в воду, оставив после себя расплывшееся серое пятно.

– Ты устал, Ричард? – спросила она, выгнув брови.

– Со мной все в порядке, – ответил я. – Поплыли дальше.

К пяти вечера температура понизилась, небо почернело и пошел дождь. Внезапный и оглушающий. Тяжелые капли падали на пляж, образуя на песке все новые и новые воронки. Я сидел на невысоком крыльце домика и смотрел, как на песке появляется миниатюрное море Спокойствия. На крыльце своего дома, через дорожку, на миг появился Этьен и торопливо схватил сушившиеся на улице плавки. Он крикнул мне что-то, но его слова потонули в раскатах грома, после чего Этьен нырнул обратно в свой домик.

У меня на руке расположилась маленькая ящерица. Она была длиной около трех дюймов, с огромными глазами и просвечивающей кожей. Сначала ящерица минут десять сидела на моей пачке сигарет. Когда мне надоело наблюдать за тем, как она выбрасывает язык и ловит, будто арканом, мух, я протянул руку и взял ее. Вопреки моим ожиданиям она даже не попыталась убежать, а лишь устроилась поудобнее на новом месте. Удивленный ее отвагой, я позволил ящерице сидеть, где она сидела, несмотря на то что руку приходилось держать в неестественном положении, ладонью вверх, отчего вскоре мышцы в районе локтя заныли.

Мое внимание отвлекли двое бежавших по пляжу парней. Они приближались, их вопли слышались все отчетливее. Когда они поравнялись с моим домиком, то свернули с пляжа и в один прыжок оказались на соседнем крыльце.

– Ну и ну! – крикнул один, светлый блондин с козлиной бородкой.

– Вот это гроза! – откликнулся другой, чисто выбритый золотистый блондин. – Клево!

– Американцы, – шепнул я ящерице.

Они постояли у своей двери, потом выбежали обратно под дождь и устремились к пляжному ресторану, прыгая из стороны в сторону, пытаясь увернуться от дождевых струй. Через минуту-другую они вернулись и снова бросились к своей двери. И тут светлый блондин, по-видимому, впервые заметил меня.

– Проклятье, ключ потеряли! – объяснил он, а потом ткнул большим пальцем в сторону ресторана. – И они тоже! Не можем попасть внутрь.

– И мокнем, – добавил золотистый блондин. – Мокнем под дождем.

Я понимающе кивнул:

– Не повезло. Где же вы потеряли его?

Светлый блондин пожал плечами:

– Где-то на этом чертовом пляже, дружище! За много-много миль отсюда! – Он подошел к деревянным перилам, разделявшим два наших крыльца, и заглянул ко мне. – Что это у тебя? – спросил он.

Я поднял ящерицу повыше.

– Ой! Она что, дохлая?

– Нет.

– Великолепно! Можно, я перелезу к тебе? Соседи все-таки, познакомимся.

– Валяй.

– У меня косяк есть, покурим?

– Покурим.

– Отлично!

Оба парня перемахнули через перила и представились. Светлого блондина звали Сэмми, а золотистого – Зеф.

– Зеф – странное имечко, а? – спросил меня Зеф, пожимая мою левую руку, чтобы не потревожить ящерицу. – Знаешь, от какого имени это сокращение?

– От Зефана, – уверенно ответил я.

– А вот и нет, чувак. Оно вообще никакое не сокращение. Меня назвали Зеф, а все думают, что это от Зефана. Круто, да?

– Точно.

Сэмми начал сворачивать косяк, вытащив из водонепроницаемого полиэтиленового пакетика, лежавшего у него в кармане, бумагу и травку.

– Ты англичанин? – спросил он, разглаживая «ризлу» пальцами. – Англичане всегда кладут в косяки табак. Как видишь, мы этого не делаем. Много куришь?

– Боюсь, что да, – ответил я.

– А я нет. Вот если бы я клал в косяки табак, то тоже привык бы. А траву я курю весь день напролет, как в той песне. Как там поется, Зеф?

Зеф запел: «Не зажимай косяк, приятель», но Сэмми оборвал его:

– Не эта. Другая.

– Какая? «Два косяка утром ранним»? Эта?

– Да.

Зеф прокашлялся.

– Ну, в ней такие слова: «Два косячка утром ранним, два косячка перед сном, два косячка жарким днем, и жизнь моя… пом-пом-пом…» Потом: «В мирное время два косячка, два – военной порой, два косячка, потом еще два…» – и все такое, что-то опять с утра. Дальше я не помню. – Он потряс головой.

– Это не важно, дружище, – сказал Сэмми. – Дошло, Рикардо? Я много курю.

– Похоже на то.

– Вот так.

Пока Зеф пел, Сэмми скрутил косяк, зажег его и протянул мне.

– Я знаю еще одну вещь о сумасшедших англичанах, – прошипел он, выпуская дым изо рта небольшими порциями. – Вы целую вечность не можете оторваться от косяка. Мы, американцы, делаем одну-две затяжки и передаем его дальше.