– Не косись, не косись, – угадав его мысли, сказал Манохин, дымя небрежно зажатой в углу рта сигаретой, Он нес в руке пиджак, на белой рубашке вокруг .кожаных ремней наплечной кобуры проступили темные пятна пота.

Солнце жгло немилосердно, а по влажности воздуха здешние места, как казалось Уманцеву, оставили тропики далеко позади. Все его тело под одеждой было покрыто скользкой пленкой пота.

– Нечего коситься, – повторил Прыщ. – Все равно ни хрена не увидишь, покуда прямо в лоб не засадят.

– Что же Баклану не засадили? – не удержался от шпильки Уманцев.

Прыщ промолчал, поскольку сказать тут было нечего.

Они столько говорили об этом побеге, что одно упоминание о Баклане вызывало у него тошноту.

Они обогнули земляной вал, и Манохин постучал в ворота условным стуком. Калитка сразу же распахнулась, и вертухай в камуфляже и маске внимательно оглядел прибывших с головы до ног, держа их под прицелом короткоствольного автомата.

– Ну что, насмотрелся? – ворчливо спросил Манохин, отодвигая охранника в сторону. Ему стало смешно, поскольку, помимо привычного камуфляжного комбинезона и трикотажной маски, на охранника были напялены тяжелый армейский бронежилет и старый танковый шлем. Второй охранник, бесшумно возникший из-за счастливо возвращенного в родное стойло «КамАЗа», был одет и вооружен точно так же, с той лишь разницей, что на голове у него сверкала новенькая ярко-красная строительная каска, делавшая его похожим на подосиновик. Наученный горьким опытом, Черемис экипировал своих людей так, чтобы по возможности предусмотреть любую неожиданность, но это был как раз тот случай, когда сарай запирали уже после того, как оттуда увели лошадь.

Уманцев, судя по его кривой усмешке, думал о том же. Он с интересом озирался по сторонам и лишь слегка поморщился, когда охранник в строительной каске извлек откуда-то и протянул ему спецназовскую маску с прорезями для глаз.

– У вас тут как на секретной фабрике по производству химического оружия, – пошутил он, натягивая маску на голову.

Охранник промолчал. За него ответил Прыщ:

– А что, по-твоему, здесь производят? Продукты питания? Так этим продуктом без последствий может пользоваться один Черемис.

Охранник отпер внутреннюю дверь, и они вошли в упаковочный цех. Здесь находился еще один охранник, тоже в бронежилете и мотоциклетном шлеме с глухим забралом из темного пластика. Огнестрельного оружия при нем не было. Он присматривал за двумя женщинами средних лет, которые, выбиваясь из сил, таскали тяжелые и скользкие картонные ящики. Мужчин на упаковку больше не ставили. После последнего побега Манохин имел продолжительный разговор с Черемисом, в ходе которого напомнил бывшему капитану Леню, что Баклана и Шибздика поставили на упаковку именно по его. Черемиса, настоятельному требованию.

«Тебе не кажется, Черемис, – сказал тогда Манохин, – что для одного человека этого многовато? Сначала этот твой родственничек, из-за которого сбежали две бабы, а теперь еще и это… Это здорово смахивает на саботаж, Черемис», – предупредил Манохин, задумчиво поигрывая пистолетом. Еще Манохин поинтересовался, не получает ли Черемис еще одну зарплату – в ментовке или, скажем, в ФСБ, – и пообещал пристрелить его как собаку при первом же ЧП, будь то несчастный случай на производстве или еще один побег.

Говоря о расстреле, он сунул ствол «стечкина» прямо под нос своему собеседнику. Черемис, естественно, рассвирепел, отмахнулся от пистолета, как от мухи, вдоль и поперек обложил Прыща отборным матом, а потом вдруг успокоился и пообещал навести порядок.

Судя по тому, что они увидели на «объекте номер ноль», Черемис сдержал свое обещание. В глубине души капитан Лень был служакой, приходившим в бешеное негодование от любого нарушения установленного порядка. При этом он обладал странным, не всегда понятным окружающим, но неизменным чувством юмора.

Знающие люди рассказывали о нем, что, будучи дежурным по связи, Черемис во время ночного дежурства мог подкрасться к дверям аппаратной, где мирно дремали на своих постах сменные радисты-срочники, и с громким криком: «Ложись!» – бросить на середину помещения «лимонку» с выдернутой чекой. Разумеется, граната была учебная, но разбуженные диким воплем солдаты успевали пережить несколько неприятных мгновений, наблюдая за тем, как ребристая шишка гранаты вертится на гладком полу аппаратной.

Еще про Черемиса рассказывали, что, заступая дежурным по части, он очень любил проводить утренние подъемы, лично вытряхивая заспавшихся дембелей из кроватей под дулом табельного пистолета. Однажды он даже устроил пальбу в умывальнике, выкуривая оттуда прятавшихся от утренней зарядки разгильдяев, Разумеется, при этом он был, как всегда, пьян до остекленения, так что его военная карьера после случая со стрельбой прекратилась быстро и безболезненно – его просто уволили от греха подальше и даже дали какую-то пенсию. Сам Черемис этих слухов не подтверждал и не опровергал, но, глядя на охранника, который в своем гермошлеме и бронежилете напоминал персонаж фантастического боевика – не хватало только серебристых лосин в обтяжку и электромясорубки, замаскированной под лазерную пушку, – Прыщ окончательно поверил в то, что эти слухи небеспочвенны.

Его разобрал неуместный смех, и он вынужден был больно прикусить губу, чтобы успокоиться.

На конвейере царил армейский порядок. Рабы вкалывали, не разгибаясь, в полном молчании и даже не смотрели по сторонам. В каждом углу помещения стояло по автоматчику, еще один торчал на галерее, а вдоль конвейера, как тигр в клетке, прохаживался трезвый, гладко выбритый и злой как собака Черемис. В его огромном пухлом кулаке была зажата милицейская дубинка, на поясе висела расстегнутая кобура.

Кобура была желтая, непривычно длинная, остроносая, с округлым клапаном, из-под которого выглядывала удобно изогнутая цилиндрическая рукоятка с облезлыми деревянными накладками и специальным колечком. Сквозь это колечко был пропущен тонкий кожаный шнурок, надежно прикрепленный к поясу.

Черемис упорно отказывался признавать за пистолетом Макарова право называться оружием, предпочитая ему старенький тульский «наган». Два таких «нагана» достались людям Прыща пару лет назад, когда Леха-Большой с приятелями завалили двоих инкассаторов. Один «наган» остался у Большого, а второй Прыщ подарил Черемису, зная его пристрастие к этой системе. Обычно Черемис не обременял себя ношением личного оружия, обходясь неизменно сопутствовавшей ему бутылкой, но теперь обстоятельства изменились, о чем яснее всяких слов говорил тот факт, что Черемис был трезв.

Увидев гостей, Черемис неторопливо двинулся им навстречу, по-утиному переваливаясь на ходу. Его жирное брюхо, выглядывавшее из-под ветхой офицерской рубашки, колыхалось в такт шагам. Подойдя, Черемис засунул под мышку свою дубинку и обменялся с начальством рукопожатиями. Ладонь у него была липкая от пота, рука тонула в ней, как в тесте, и Уманцев после рукопожатия незаметно вытер пятерню о штанину.

– Какие гости! – сипя сильнее обычного, приветствовал их Черемис. – С чем пожаловали?

Уманцев красноречиво огляделся. Черемис верно истолковал этот жест и молча указал в сторону лестницы, которая вела на галерею. Прыщ пошел вперед, за ним двинулся Уманцев, а Черемис замыкал шествие, тяжело топая по гудящим железным ступенькам.

Наверху Черемис жестом отогнал подальше автоматчика и вопросительно кивнул в сторону своей конуры.

– Немного позже, – ответил на его невысказанный вопрос Уманцев. – Давай немного постоим здесь.

Знаешь, вид сверху впечатляет гораздо сильнее, чем когда стоишь там, внизу. Отсюда это похоже на завод Круппа или Мессершмитта году этак в сороковом – сорок втором.

– Ты бы еще сказал, что это похоже на Освенцим, – проворчал Черемис. – Говорите, зачем приехали. Кстати, – перебил он сам себя, – Баклана до сих пор не нашли?

– Вот об этом мы и хотели поговорить, – ответил Уманцев. Трикотажная маска мешала ему, и он раздраженно оттянул ее нижний край указательным пальцем. – Баклана мы еще не нашли, и его приятеля, кстати, тоже…