Отсутствие артиллерии считалось для армии потерей боеспособности.

Шведы были рады поскорее спровадить за реку побежденного, но весьма опасного противника и с ночи начали помогать русским солдатам наводить мосты через реку.

Горько переживал Петр нарвское поражение. Тяжело прислонившись к стене, чувствуя дрожь и слабость в коленях, он читал и перечитывал неутешительные реляции командиров частей о битве под Нарвой. Угнетало сознание, что в такой тяжелый момент он вынужден был уехать от войска. Думалось:

«Как же плохо была налажена войсковая разведка! Допустили шведов выйти нос к носу — самого Карла с главными силами. Прозевали! Как слепые стояли. Единым словом сказать, младенческое играние было, а искусства ниже вида!»

Но радовало: преображенцы, семеновцы, старый лефортовский полк и солдаты из дивизии Вейде при всеобщей панике вели знаменитый, крепкостоятельный бой. И то хорошо!

Положив руки на стол, до этого тяжело лежавшие на коленях, руки много поработавшего человека — шершавые, мозолистые, с белыми рубцами от старых порезов. Тяжелую работу мысли выражало его потемневшее, осунувшееся лицо.

Ясно было одно: так же как и после первого неудачного Азовского похода, надобно теперь же, без промедления, готовиться к дальнейшей борьбе.

Что же первее всего?

Конечно — пересмотреть и исправить полки. Это главное… И ах как нужны — как воздух, как хлеб — свои офицеры! Ибо в измене наемников-иноземцев крылась едва ли не главная причина столь тяжкого поражения. Измена — так было и есть! — нож в спину упорству и храбрости.

Духом Петр не упал, но и не скрывал горя. Да и как его скроешь? Слишком оно велико. Ведь около восьми тысяч только убитых! А сколько утонуло в Нарове! Сколько солдат, направлявшихся к Новгороду из-под Нарвы, в беспорядке, без своих офицеров, погибло от голода, холода!.. Не было артиллерии, очень мало осталось снаряжения, ружей.

При польском же и датском дворах взирали на поражение петровской армии со смешанным чувством нескрываемого злорадства и насмешливого презрения, как будто говоря: «А мы и знали, к чему это приведет. Но, по-видимому, царь убежден, что надо испытать безусловное поражение, чтобы стать безусловным авторитетом». Когда дела идут плохо, в злопыхателях ведь нет недостатка. «У здешних господ, — доносил русский посол в Гааге Матвеев, — та ведомость [о Нарвском поражении] во многое была принята порадование». Нарвское поражение там расценивали как непоправимое бедствие, потрясение, от которого Россия уже не может оправиться. Радовались и в Англии и во Франции. «Как Амбурга весть о том случае к королю английскому пришла, — сообщал русский посол, — он был за столом; в те часы и посол французский у него случился. Велел всенародно ее честь и слушал сам, и все при нем зело тому рады были».

В правительственных кругах Голландии, Англии, Франции полагали, что теперь Северная война должна закончиться быстро.

Но не так полагал Петр, точно сжавший в кулак свою железную волю.

— Спасибо брату Карлу, — говорил он, упрямо потряхивая головой, — будет время, и мы ему за уроки отплатим,

Нарвская победа вскружила голову тщеславному Карлу. В тяжелых ботфортах с громадными шпорами, в простой черной шляпе, всегда затянутый в серый суконный камзол, со шпагой на лаковой портупее — готовый к походу в любую минуту, «король ни о чем больше не думает, как только о битве, — писал шведский генерал Стейнбок, — я принимает такой вид, будто сам бог непосредственно вкушает ему, что должен он делать». «Я ведь достаточно стар, — говорил в своем узком кругу этот бывалый вояка, — а худшим признаком старости, как сказал какой-то мудрец, является знание жизни: оно не позволяет восхищаться и безумствовать из-за пустяков».

Вера в собственную непобедимость соединилась у Карла с презрением к раз побежденному неприятелю. Поминутно откидывая с большого от преждевременной лысины лба жидкие русые волосы, курчавившиеся за ушами и сзади, щелкая тонкими пальцами, он говорил, обращаясь к своим генералам: «Нет никакого удовольствия биться с русскими, потому что они не сопротивляются, а бегут». И, подергивая повязанной черным шарфом тонкой шеей с глубокими впадинами за ушами, презрительно добавлял: «Наши солдаты стреляли их, как диких уток».

Минутным молчанием и натянутым, коротким смешком встречали генералы такие сентенции своего короля. Совершенствуя частности старых, отлично известных военных доктрин, они только и делали, что приспосабливали свои знания к решениям короля, — придерживались формы, шаблона, традиций, чтобы остаться «в седле». Предприимчивость с их стороны, настойчивая решительность, пыл, горение, страсть — исключались. Трудно им было что-либо советовать Карлу. Да зачастую и нечего было сказать. Что же скажешь? Он — срежет.

Было Карлу восемнадцать лет, усов у него еще не было; лицо его было длинно, крупно и очень бледно, а взгляд строг и упрям. Если до Нарвы он мало считался с мнением своих генералов, то теперь, полагая, что под Нарвой он окончательно разгромил русскую армию, и вовсе перестал собирать военный совет. Он решил: оставив против русских два отряда — восемь тысяч около Дерпта и семь тысяч в Ингрии — двинуться к Риге. Петр, вероятно, будет что-то предпринимать с целью что-то поправить, но это неважно! Карл решил не обращать внимания на мелочи. Польского короля он считал более опасным противником.

А Петр тем временем, используя передышку, укреплял и укреплял свою армию. Сам вникая во все мелочи армейской жизни, он требовал, чтобы так же вникали во все и его приближенные. Ястребом следил он за обучением войск, снабжением и вооружением армии, намечал пункты в тылу и по операционной линии предполагаемых действий, где надобно было устроить армейские магазины для снабжения войск боевыми припасами и провиантом, наблюдал за перевозками войск, лично руководил разработкой оперативных планов всех важнейших кампаний.

Новобранцы обучались «военному солдатскому артикулу» непрестанно. Гвардейские полки превращены были в школы, готовящие свои офицерские кадры для армейских частей. В спешном порядке укомплектовывались и создавались вновь войсковые соединения, изготавливалась артиллерия. Для литья пушек не хватало меди, и Петр решился пойти на меру, дотоле неслыханную на Руси: «Со всего государства, с знатных городов, от церквей и монастырей, — повелел, он, — собрать часть колоколов на мортиры и пушки». И колокола были собраны. Колокольной меди было свезено в Москву к концу мая 1701 года 90 тысяч пудов.