В 1725 году население приморской столицы, вместе с пришлыми рабочими, доходило до ста тысяч.
От дворца Меншикова к деревянной церкви Исаакии был перекинут через Неву первый плавучий мост — Исаакиевский. Извозчики, а также владельцы барок, лодок и прочей посуды речной обязаны были при въезде б город складывать v заставы по три булыжных камни — для замощения улиц.[89] Прямые и широкие першпективы со рвами по бокам, обсаженными каждый двумя рядами деревьев освещались фонарями.
В городе были и библиотека, и типография, и — деревянный пока что — театр. Правда, пьесы в этом театре ставились выписанными из Германии «немчинами-комедийщиками», но представления «главнейше держались» русскими актерами. Пьесы «Александр Македонский и Дарий», «Беснования Нерона» и другие сочинялись самим содержателем труппы, но были и переводные, — например, «Доктор Принужденный»[90] Мольера. Театр представлял собой общедоступное «публичное учреждение». Привился он в Питере хорошо. Особенно по душе пришелся театр молодежи, — этой мгновенно краснеющей, легко плачущей и охотно смеющейся публике. В дни спектаклей рогатки на городских заставах велено было оставлять поднятыми позднее обыкновенного, чтобы не затруднить приезда в театр.[91]
Исполнено было также и давнишнее желание императора — «насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества»: учреждена была Российская Академия наук, которая, по мысли Петра, «не следуя в прочих государствах принятому образцу», должна была не только увеличить славу России «размножением наук», но и послужить тому, «чтобы через обучение и расположение, то есть распространение оных, польза в народе впредь была».
— Не все же с нашим умом да смекалкой брать готовые плоды чужих наук и искусств, — не раз говаривал своим сподвижникам Петр, — чужими откровениями кормиться, подобно молодой птице, в рот смотреть.
И Петровы ученики за первое дело почли для себя пересадить самые корни наук и искусства на российскую почву.
Передавая Апраксину инструкцию Камчатской экспедиции, выправленную своей уже слабеющей рукой, Петр говорил:
— Оградя Отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусство и науки.
— А не напрасно ли, государь, искать семян, — пытался высказать сомнение Василий Татищев, — когда самой почвы для посева еще не приготовлено?
— Э-э, нет! — живо возразил ему Петр — Чего-чего, а почвы-то у нас доброй хватает, — дай бог каждому государству. Талантов — край непочатый. Непочатый!
За год до своей смерти, в 1724 году, Петр поручил капитану Витусу Берингу, родом датчанину, но уже двадцать лет как служившему в русском флоте, — поручил ему возглавить экспедицию для разрешения вопроса: «соединена ли Америка с Азией перешейком или разделена проливом». При жизни Петра Беринг не успел выполнить этого задания. Теперь будущие участники этой экспедиции — капитан Беринг и лейтенанты Шпанберг и Чириков — были направлены из Петербурга в Охотск, с тем чтобы, достигнув Нижнекамчатска, отправиться оттуда, мимо устья Анадыря, в морское плавание по неизвестному дотоле проливу.
Так исполнились не осуществленные Петром замыслы, выполнялись его предначертания и заветы.
«Ежели при Меншикове такое продолжится, мы потеряем влияние вовсе!» — беспокоились представители родовитых фамилий, имеющих каждая за плечами свою богатую летопись удельных раздоров, местнических распрей, подъемов и понижений по лестнице придворных чинов. Всякое было при Грозном, когда он рушил удельные переборки… Но и опала Грозного не коснулась Гедеминовичей-Голицыных, Рюриковичей-Долгоруких. А тут хам, быдло Меншиков пытается измельчить даже такие столпы!..
— Да, вступление на престол этой самой… Екатерины, — рассуждал в кругу своих единомышленников Дмитрий Голицын, — великое торжество для Данилыча. Теперь он вознесся! — говорил князь дрожащим, как бы похохатывающим голосом. — Но, — пожимал он плечами, — в конце концов, при всей своей хватке и при всех заслугах своих он все же случайный человек при дворе. Да, случайный, обязанный своим положением только личной милости этой… правительницы. — И с болезненно-нервной улыбкой, выдающей волнение, князь отрывисто выговаривал: — А это, други, пе-ре-хо-дяще!.. И он это знает. Потому и спешит спешит быдло, будущее свое обеспечить!..
— Вот и теперь, — оглядываясь на дверь, рокотал князь Голицын, — в дела курляндские вмешался-таки. И все в той же связи, все по той же причине: боится за свое будущее, торопится его обеспечить. Мысль, что станется с ним и его семейством в случае смерти правительницы, не может покинуть Данилыча. Не может даже сейчас, когда он в такой большой силе!
— Но Курляндию прибирать к рукам нужно, — сдержанно вставлял Василий Лукич Долгорукий. — Из ленной зависимости от польской короны она должна же перейти в зависимость от России.
— Поступивши во власть Меншикова?
— А хотя бы и так — пока что… А там — что бог даст!
— «Что бог даст» — это ты, Василий Лукич, пожалуй, сказал хорошо… Однако… так, за здорово живешь, взять ни с того, ни с сего — не получится…
Василий Лукич хитренько улыбнулся.
— А если она без призора? Если в ней настоящего хозяина нет?
— Ну, это дело особое! У такого хозяина, как Август, ее до последней песчинки отнять не грех…
И Голицын внезапно нахмурился.
— Прибирать к рукам Курляндию — это не миновать. Я не про то. Я про то, что неужели нельзя выставить другого претендента на герцогскую корону? Неужели мы дожили до таких черных времен? Неужели, кроме Данилыча, некого?..
— Из наших? — спросил Долгорукий и тут же быстро и так же серьезно ответил: — Нет! Данилыч — пока что самая сильная и верная фигура для этого. А там… я же сказал… — и сдержанность сразу возвратилась к Василию Долгорукому. — А там — что бог даст, Дмитрий Михайлович! — Усмехнулся, чуть развел руки: — Вот императрица желает послать меня туда — подготавливать почву.
— И будешь готовить как следует?
