Что государь делал, оставшись с одним Александром Даниловичем, — вздыхал Чернобылин, морщась и мелко тряся головой, — сие не ведомо никому!.. По прошествии, однако, некоего времени Василий Владимирович паки докладывает о сем самом деле. Тогда государь назначил день и обещал для выслушания оного дела быть сам к нему, Василию Владимировичу, в дом.
Настал и сей день. Приехал государь, дело выслушал — ни слова не вымолвил, начал ходить взад-вперед. Василий Владимирович, подождавши, к нему: резолюции просить. И государь тогда так изволил сказать, — Чернобылин откинулся на спинку кресла, уставился радостно блестящими глазками на слушателей и, уперев руки в бока, лихо расставив локти, произнес отчетливо и раздельно: — «Не тебе, князь, судить меня с Данилычем!» Вот что сказал государь!..
Петр решил судить Меншикова особым судом. В состав суда он включил всю комиссию Долгорукого и двух капитанов, одного из Преображенского полка, — другого — из Семеновского.
Александра Даниловича решено было допросить в суде лично.
На это заседание прибыл сам Петр.
Заготовив заранее «повинную», Меншиков как явился, так сразу подал бумагу Петру; встал в струну перед ним, склонил голову, руки по швам.
Прочитал Петр повинную, хмыкнул, покачал головой:
— Эх, брат, и того ты не умел написать! — Взял перо и тут же начал править бумагу по-своему.
— Та-ак, — крякнул семеновец-капитан. Резко встал с места. — Пойдем-ка — обратился к своему товарищу преображенцу, чинно и прямо сидевшему с другого края стола, — нам здесь нечего делать!
— Куда это? — остановил его Петр.
— Домой! — ответил капитан. — Чего же нам, государь, делать здесь, когда ты сам научаешь преступника, как ему отвечать?
— Сядь на свое место! — приказал Петр. — Говори, что ты думаешь!
— Когда мы, государь, по твоей воле здесь судьи — начал капитан, — то, во-первых, бумагу его, — указал на Меншикова, — должно прочитать всем нам вслух, князю же. как виноватому, встать у дверей, а по прочтении выслать его, князя, вон. Я, как младший член суда, должен буду первым его оговаривать — сказать, чего он достоин, потом каждый скажет свое мнение по очереди. Так указ говорит…
— Слышь, Данилыч, как должно поступать? — обратился Петр к Меншикову. — А ну, стань у дверей!
Повинная Меншикова была зачитана вслух, после чего он был удален из зала суда.
Выступил «с оговорами» капитан.
— Сей первый в государстве вельможа, так взысканный милостью вашего величества, долженствовал бы всем нам служить образцом в верном хранении законом и в беспорочной службе тебе и отечеству, — обращаясь к Петру, резко говорил капитан со смелостью и прямотой убежденного в своей правоте человека, — но как он. к великому соблазну твоих подданных, явился сам участником в похищении казенного интереса, то по мере своего возвышения примерного и наказания достоин, в страх всем другим.
Мнения остальных членов суда были столь же решительны и строги.
После всех «оговаривал» Меншикова сам Петр.
— Где дело идет о жизни или чести человека, — говорил он, — правосудие требует взвесить на весах беспристрастия как преступления его, так и заслуги, оказанные отечеству, и буде заслуги его перевесят преступления, милость должна хвалиться на суде. — Кратко перечислив заслуги Александра Даниловича, Петр не упустил сказать и о том, что Меншиков в свое время спас ему жизнь. — Итак, — заключил Петр, — по мнению моему, довольно будет, сделав ему в присутствии за преступления его строгий выговор, наказать его денежным штрафом, соразмерным хищению, а он мне и впредь будет нужен и, может быть, еще сугубо заслужит оное.
Была произведена выпись подрядов, которые Меншиков «производил под разными именами»; на этой бумаге Петр наложил резолюцию:
«За первый подряд ничего не брать, понеже своим именем, а не подставкою учинен и прибыль зело умеренна; с подрядов, кои своим же именем подряжал, но зело с лишком, взять всю прибыль, а кои под чужими именами, с тех взять всю прибыль да штрафу по полтине с рубля».
«К вящшему же Меншикова наказанию», соучастника его вице-губернатора Корсакова, «вспомоществовавшего в оных недозволенных подрядах или паче присоветовавшего ему оные», решено было публично высечь кнутом.
— …Так вот, Петр Павлович, нашего брата и учат, — обращался Меншиков к своему всегдашнему советчику Шафирову. — Что же мне теперь делать? Опять в ноги государю валиться?
— В ноги, в ноги! — потряхивал буклями парика вице-канцлер. — «Припадаю к стопам вашего величества», «Слезно прошу»… и. все там такое… Ну, огреет дубинкой раза два. Да тебя же не учить, Александр Данилович, как это…
Не договорил, шариком откатился к стене, мгновенно юркнул за спинку высокого кресла, так как Меншиков сразу бросился к пепельнице — запустить.
— Ах, проходимец!
— Чего?
— Семеро на одном колесе проехали!
— И все доехали, — подхватил вице-канцлер, поблескивая из-за кресла коричневым глазом. — Не сердитуй, светлейший! Не всякий виноватый удостаивается царской дубинки. Ей-ей, то есть знак великой близости к государю. Я б, разрази меня гром, испытав такое внушение, вспоминал бы о нем как о милости. Даже и тогда, когда считал бы себя наказанным незаслуженно, — тараторил проворный толстяк. — Ей-ей, Александр Данилович, говорю от души!
— Не балагурь, выходи, — спокойно вымолвил Меншиксв. — Государь изволит наказывать меня как сына милостивый отец. Я этого не стыжусь.
Только и разговоров в это время в Питере было, что о деле Меншикова. Но велись такие разговоры келейно. Люди из лагеря Меншикова даже в разговорах открыто стоять за него не могли, потому что самим государем был он признан виновным в похищении казенного интереса. А родовитые боялись выдать себя — уж очень обидно и горько было им расставаться с ярко блеснувшей было надеждой избавиться от «всесильного хама», как честили они Александра Даниловича в своем тесном кругу.
— Не знаешь, сколько с Данилыча государь штрафов взять положил? — спрашивал будто невзначай, между прочим, Апраксин у Якова Долгорукого, приглашенного к нему на обед.
