— А у вас нет таких мечтаний?

— Я реалист. По крайней мере, стараюсь им быть. Пока же меня волнует Стентон. Кстати, вы ЕГО видели?

— Однажды Прис приходила сюда с ним. Пока она была у меня, ШТУКА сидела в приемной.

— А что ОН делал?

— Читал «Лайф».

— У вас от НЕГО кровь в жилах не стыла?

— Нет.

— Разве вас не испугала мысль, что развеселая парочка — Мори и Прис — смогла придумать что-то настолько противоестественное и опасное, как ЭТО?

Доктор Хорстовски пожал плечами.

— Господи Иисусе! — с горечью произнес я. — Вам ведь наплевать! Здесь, в уютном кабинете вы в безопасности. Вас вообще хоть что-нибудь из происходящего в мире волнует?

На физиономии доктора расцвело нечто, что выглядело с моей точки зрения как мимолетная, но самодовольная улыбка. Это меня взбесило.

— Доктор, — заявил я, — открою вам правду. Прис играет с вами в жестокую игру. Это она прислала меня сюда. На самом деле я — симулакр, как Стентон. Не предполагалось, что я разболтаю секрет, но я не могу больше! Я — всего-навсего машина, электронная железяка. Видите, насколько это все серьезно? Она даже нас попыталась надуть. Что вы на это скажете?

Прекратив писать, доктор Хорстовски спросил:

— Вы, кажется, говорили мне, что женаты? Если да, то скажите, как зовут вашу жену, сколько ей лет и кто она по профессии? А также — где она родилась?

— Я холост. У меня была подруга, итальяночка. Пела в ночном клубе. Высокая и темноволосая… Звали ее Лукреция, но она просила называть ее Мими… Умерла от туберкулеза уже после того, как мы с ней расстались. Мы с ней дрались…

Доктор старательно все запоминал.

— Вы не собираетесь отвечать на мой вопрос? — напомнил я.

Это было бесполезно. Доктор, даже если он и среагировал на симулакра, рассевшегося в его приемной с журналом «Лайф», совсем не собирался обсуждать свои впечатления. А может статься, он вообще не прореагировал. Скорей всего, ему просто начхать, кто сидит перед ним или полистывает журнал — вероятно, он давным-давно привык одобрительно относиться к любой чертовщине, которую обнаружит в приемной…

В конце концов, я попытался выжать из него хоть какое-нибудь мнение о Прис. Ведь девчонка, на мой взгляд, гораздо большее зло, чем симулакр.

— У меня имеется «сервис» сорок пятого калибра и патроны к нему, — сообщил я. — Это все, что мне нужно. Остальное — вопрос благоприятного случая. Только надо успеть прежде, чем маленькая мерзавка попытается сыграть такую же шутку с кем-нибудь еще. Видит Бог, я говорю чистую правду. Мой священный долг — устранить девчонку.

Разглядывая меня, Хорстовски заметил:

— Вы правильно сформулировали суть вашей проблемы. Я верю в то, что вы говорите. Так вот, ваше истинное затруднение — агрессия. Глухая, ставящая вас в тупик враждебность, ищущая выход, по отношению к вашему партнеру и восемнадцатилетней девочке, у которой и своих сложностей хватает — она пытается их решить изо всех сил.

Такое толкование лишало опасения основательности. Это не враги изводили меня, а мои собственные эмоции. НИКАКИХ ВРАГОВ НЕТ — есть лишь подавление и отрицание своей эмоциональности.

— Итак, чем же вы можете мне помочь?

— Вряд ли мне под силу изменить действительность, сделать приятной ситуацию, в которой вы оказались. Я лишь могу помочь вам разобраться в происходящем. — Он выдвинул ящик стола, и я увидел коробочки, пузырьки, этикетки, в общем, настоящее крысиное гнездо, наполненное образчиками медицины, нагроможденными в беспорядочную кучу. Хорстовски немного порылся в ней и предстал передо мной, держа маленький пузырек. — Могу прописать вам вот это. Принимайте по таблетке утром и вечером. Это «Хубризин». — И он протянул пузырек мне.

Я сунул бутылочку в карман и спросил:

— А как оно действует?

— Надеюсь, вы поймете, так как по роду своей деятельности хорошо знакомы с принципом действия тонального органа. «Хубризин» стимулирует переднюю долю головного мозга. Стимуляция этой области дает ощущение бодрости, оживленности и веры в то, что любое событие пройдет успешно само по себе. Это сопоставимо с музицированием на тональном органе Хаммерштейна. — Он протянул мне сложенный кусочек глянцевой бумаги. Там было расписано действие клавишей и педалей органа Хаммерштейна. — Однако, как вам известно, амплитуда давления на эмоции органа Хаммерштейна строго регламентируется законом, а это лекарство действует сильнее.

Я придирчиво прочел бумажку. О Господи, если переложить это на ноты, то получится нечто весьма напоминающее Шестнадцатый квартет Бетховена! Даже от простого разглядывания номеров клавишей я почувствовал себя лучше.

— Это лекарство можно запросто сцеть, — обрадовался я. — Попробовать, что ли?

— Нет, благодарю вас. — Доктор сделал предупредительный жест. — В случае неудачи медикаментозной терапии, мы можем проверить ваш мозг по срезам в районе височных долей. Естественно, после обширной топографии распределения биопотенциалов, которую можно провести в госпитале высшего разряда в Сан-Франциско или Маунт-Зайене. У нас здесь нет соответствующей аппаратуры. Лично я стараюсь избегать такой методики, так как нередко выясняется, что невозможно сохранить область, включающую в себя височные доли. Правительство в своих клиниках отказалось, знаете ли, от этого.

— Тогда лучше ну его, этот срез, — согласился я. — У меня были друзья, которым делали… но лично меня в дрожь бросает от одной мысли. Позвольте задать вопрос: а нет ли у вас случайно лекарства, чье действие, пользуясь музыкальной терминологией, аналогично девятой симфонии Бетховена. Знаете, в том месте, где вступает хор?

— Я туда никогда не заглядывал, — признался доктор.

— Я прямо-таки впадаю в экстаз, когда исполняю на тональном органе ту часть, где хор поет: «Mus'ein Lieber Vater wohnen», и потом, очень высоко, как ангелы, скрипки и сопрано выводят ответ: «Ubrem Sternenzelt».

— К сожалению, я не в такой степени знаком с этим произведением, — ответил Хорстовски.

— Они спрашивают, существует ли Отец Небесный, а потом, в очень высокой тональности, им отвечают: — «Да, над звездной сферой». Именно эта часть, если вы сможете найти ей фармакологический эквивалент, могла бы очень помочь мне.

Доктор достал толстую пачку листов и стал в ней рыться:

— Боюсь, что не смогу подобрать таблетки, которые соответствовали бы этой музыке. Почему бы вам не проконсультироваться с инженерами Хаммерштейна.

— Неплохая идея, — удивился я подобному предложению.

— А сейчас — о ваших отношениях с Прис. Думаю, вы слегка преувеличили насчет опасности. В конце концов, вы вольны ВООБЩЕ с ней не общаться, не так ли? — И он бросил на меня хитрый взгляд.

— Наверное.

— Прис бросила вызов. Она — провоцирующая личность… Большинство ее знакомых, могу себе представить, ощущают то же, что и вы. Это — способ Прис возбуждать их, заставлять реагировать. Вероятно, это связано с ее склонностями… Некая форма любопытства. Она хочет видеть, что именно заставляет людей дергаться. — Хорстовски улыбнулся.

— Да, и именно по этой причине она, пытаясь исследовать подопытный экземпляр, доводит его до полусмерти…

— Простите? — Он навострил уши. — Ах да. Именно. Подопытный экземпляр. Иногда она воспринимает других людей в таком аспекте. Однако нет смысла лишь из-за этого ненавидеть ее. Мы живем в обществе, где беспристрастие — почти необходимое качество, — говорил он, строча что-то в своем журнале назначений, а немного погодя пробормотал: — Что вам приходит на ум, когда вы думаете о Прис?

— Молоко, — ответил я.

— Молоко! — Он широко раскрыл глаза. — Интересно. Молоко…

— Все, хватит! Это мой последний визит сюда, — заявил я. — Не надо никаких карточек. Кстати, на сегодня наше время истекло, не так ли?

— К сожалению, — промямлил Хорстовски.

— Я вам не врал, говоря, будто я — один из симулакров Прис. Жил да был Льюис Роузен, вот и все… Сейчас это действительно я. А если со мной что-нибудь случится, Прис и Мори сварганят матрицу другого. А тело она склеит из кафеля для облицовки ванных. Очаровательно, не правда ли? На дешевку купятся все: и вы, и мой брат Честер, а может, даже и папа. Знаете, душевная тоска — это предчувствие необратимых событий… — С этими словами я кивнул доктору на прощание и ушел восвояси.