— Именно, — поддакнул Ферапонтов.

— Но я не историк, — сказал Свиридов. — Я никогда не писал учебников. Я не умею писать для детей.

— Это совершенно неважно, — приговаривал Рыбчинский. — Мы получили рекомендации… господин Антонова…

— Но я не помню господина Антонова!

— Ну, вы не работали непосредственно с ним. Он был одним из спонсоров мультипликационной серии «Сказки Горыныча»…

— Я писал диалоги для двух сказок, но это все детская ерунда, — продолжал отбояриваться Свиридов. — Поймите, это совершенно не то… Вы хоть смотрели «Горыныча»?

— Дорогой Сергей Владимирович, — прочувствованно сказал Рыбчинский. — Ваша скромность похвальна. Но мы знаем и главное. Мы знаем, что вы находитесь в том списке национально ориентированной элиты, который хорошо известен там, — он многозначительно поднял палец. — В этот список, как вы знаете, случайные люди попасть не могут, это совершенно, совершенно исключено. И потому, дорогой Сергей Владимирович, ваше участие исключительно важно, при вашем полном праве привлечь любого историка, которого вы сочтете достойным…

Это Свиридова добило. Таких сюрпризов список еще не преподносил ему.

— Вы уверены, что это список национально ориентированной элиты? — спросил он.

— В этом не может быть никакого сомнения.

— Я буду писать для вас, — твердо сказал Свиридов. — Черта, дьявола, учебник истории, хроники Нарнии… Сколько стоит синопсис?

— Что? — переспросил Рыбчинский.

— Проект учебника. Ну, эти пять страниц.

— Думаю, что три тысячи долларов в качестве стартовой цифры могли бы…

— Нормально, — сказал Свиридов. — Когда вам это нужно? Три недели есть?

— Желательно бы две, но в принципе…

— Нет, надо три. Это мне надо перечитать кучу всего. Я, конечно, национально ориентированная элита, но многого просто не помню. Ладно, благодарю вас. Можно последний вопрос?

— Да, конечно, — благосклонно кивнул Рыбчинский.

— Как вы узнали про список?

Рыбчинский улыбнулся еще шире и развел руками.

— Рассказали доверенные люди. Тоже там состоящие. В них, сами понимаете, я сомневаться не могу.

— Грандиозно, — сказал Свиридов. — Благодарю вас. Я позвоню вам через три недели.

Рыбчинский торжественно вручил ему визитную карточку твердого желтого картона с золотым тиснением, а Ферапонтов почтительно проводил до дверей.

Все это следовало обдумать. Обдумать, обговорить. Жаль, не с кем. Черт-те что. Уйти отсюда подальше и поскорей. На что я только что подписался? Господи, какой ерунды не сделаешь от счастья. Впрочем, они скорее всего не перезвонят… А если перезвонят, это заменит мне любой «Спецназ». Я напишу им учебник, что угодно. С чего они взяли про список национальной элиты? Впрочем, если действительно так…

Он чувствовал огромное, стыдное облегчение. Только что ощущать себя прокаженным — и вдруг понять, что это не проказа, а знак отличия, высокая болезнь мокрецов, дар передвигать предметы и думать туман! Поскорей сказать матери. Нет, рано. Он зашел в кофехаус и взял двойной эспрессо. Кофе всегда усиливает настроение, в котором его пьешь. Я стыдно счастлив — пускай он усиливает стыд и счастье.

У Али в это время разгар работы, но позвонить хотелось. Список национально ориентированной элиты, Боже правый. Она долго не брала трубку, наконец отозвалась.

— Алька. — Он еле сдерживал рвущийся из него счастливый хохот. — Ты знаешь, что это был за список?

— А ты еще про него помнишь?

— Что ты, как не помнить! Выясняются удивительные вещи. Это список национально ориентированной элиты, слышь.

— Да ну, — сказала она без энтузиазма.

— Я тебя ни от чего не отрываю?

— Отрываешь, но не страшно.

В трубке фоном шел детский надсадный крик.

— Да ни от чего я тебя не отрываю, ты вон по улице идешь, дети орут!

— Да, да. Но иду по делу.

— Короче, мне позвонил крутой экспортер спорттоваров и заказал за любые деньги правильный учебник российской истории. Чтобы за этот учебник его простили. На него наезжают сверху, так он для доказательства лояльности хочет учебник. Это дивная какая-то примета времени, я не читал ничего подобного.

— И ты согласился?

— Ну а чем я рискую? Он говорит, что у него в этом списке надежные люди, сплошь национально ориентированная элита. Я только думаю: что ж они меня за границу-то не выпускали? Не хотят, чтобы элита покидала нацию?

— Зря ты согласился, — сказала она. — У тебя не получится.

— Да я не буду ничего писать! Я просто думал, ты обрадуешься.

— Ну-ну, — сказала она. — Считай, обрадовалась. Что у тебя вечером — учебник пишешь?

— Да нет, меня зовет тут… какой-то девелопер, застройщик. Тоже небось учебник истории.

— Лучше бы в кино пошли, — сказала она.

— Ну, если не поздно отпустит…

— Ладно, звони.

Он заказал «Цезарь» и мгновенно его сожрал. Напротив сидела девушка старшеклассного возраста, одна, без друзей и подруг: читала что-то толстое, серьезное, жаль — некрасивая, можно было бы… Он замечал, как она украдкой взглядывает на него, отрываясь от книги, набирается решимости и улыбается. Свиридов улыбнулся в ответ. Она тут же отложила книгу и направилась к нему.

— Ой, простите, ради Бога. Никогда в кафе не пристаю. Вы Свиридов?

— Типа да.

— Я, понимаете, про вас читала в «Дне». «На дне». Вы такой герой прямо!

— Да что там, — небрежно сказал Свиридов.

— Нет, правда. У нас в институте ужасные вещи говорят про этот список.

Свиридов опять напрягся. Одного боярина при Грозном казнили, обливая то кипящей, то ледяной водой, и скоро кожа слезла с него, как чулок.

— В каком институте?

— В Академии права. Там у нас есть ребята, у них родители, понимаете, с самых верхов. Они говорят, что это список на что-то ужасное. Что чуть ли не публичные травли и все. А вы ничего не боитесь, сидите так запросто. Я думала, вы уже спрятались куда-нибудь.

— Ну куда же мне прятаться. — Он все еще держался. — А что за ребята, которые говорят?

— Да это… — Она отмахнулась. — Мажоры, их всегда полно. Не расспрашивать же. Ой, что я пугаю-то вас? Может, они врут все.

— Да вы присаживайтесь, — сказал Свиридов.

— Нет, нет, я побегу. Что же мне грузить вас? Вы просто знайте, что мы все следим. И очень восхищаемся.

— Чем восхищаться-то, девушка? Как вас зовут, кстати?

— Алена, но я же не для этого. Я не чтобы познакомиться, а то вы подумаете не знаю что. Я просто, чтобы вы знали. И держитесь.

— Продержусь, продержусь. Но вы хоть телефон оставьте!

Она смутилась.

— Нет, ну зачем… Я же не для того, чтобы…

— Ну и я не для того, чтобы. А просто — вдруг в кино пойти.

Она колебалась.

— Ой, нет, знаете… Это вам же лучше. Не надо.

Она все-таки боится, понял он. Она боится человека из списка. Подойти, выразить сочувствие — это пожалуйста, но дать телефон — уже заразиться.

— Ну ладно, — сказал Свиридов. — Бегите, учите право.

— Да, да, — сказала она с огромным облегчением, таким же стыдным, как его собственный поросячий визг полчаса назад. — Да, спасибо. Пока.

И она убежала, а Свиридов заказал сто грамм. Вот тебе и национально ориентированная элита. Он просто понял, что я в списке, а значит, выхода у меня нет. И теперь я напишу ему национально ориентированный учебник, а он заплатит мне, как негру. Погоди же, будет тебе учебник, такой учебник, что у тебя после него отберут все фехтование вчистую. Что ж это за страна стала, Господи Боже мой, у всех жижа внутри. Не урод же я, в конце концов, не старик, — что же она, дрянь такая, бежит, как от заразы? Да я и есть прокаженный, хватит иллюзий.

В эту секунду зазвонил мобильник.

— Але, — требовательно сказал мужской голос. — Ломакин Валя.

— Слушаю, — кисло ответил Свиридов.

— Кофеек попиваем?

Свиридов опешил.

— Ты тут, что ли?

Ломакин захохотал.

— Суперприбор! — воскликнул он. — Пеленгонавигатор Гэ-три, на российских спутниках, последняя модель. В серийную продажу пойдет с января, а я уже. Я квартал для ФАПСИ строю, на Черкизовском, вместо рынка. Звоню тебе и вижу: ты на метро «Аэропорт» в кофехаусе, говенном, но с вайфаем. Через двадцать минут тебя отсюда заберут, никуда не уходи. Если уйдешь, все равно найду, — он опять расхохотался и отключился.