Кабинет Максима. Потушены свечи, погас камин. Горит только настольная лампа, отбрасывающая на поверхность стола яркий световой круг, все остальное погружено в полутьму, зато стало видно за французским окном, как падает густой снег на мокрую землю, и видны за пеленой снега черные мокрые стволы деревьев запущенного парка.
Максим сидит за столом, положив руки на подлокотники, закинув голову на спинку кресла. Глаза его закрыты, брови трагически задраны.
Телефонный звонок. Второй. Третий. Максим машинальным движением берет трубку и подносит к уху.
— Да.
— Профессор Акромис? — осведомляется сиплый голос. Максим молчит. — Алло, это профессор Акромис?
— Да.
— Алло, профессор! Вы, говорят, смертельно больны...
Максим выпрямляется в кресле, широко раскрывает глаза.
— Кто это говорит?
— Это все равно. Слушайте, профессор. У вас есть шанс.
— Не понимаю.
— А чего тут понимать? Шанс у вас есть, говорю. Вы меня слышите?
— Да-да...
— Вот. У нас в городе есть ведьма. Целительница. От всех, так сказать, скорбей. Хотите испробовать?
— Послушайте, это что — такая шутка?
— Да какая там шутка... Вполне серьезно. Есть ведьма-исцелительница, и это ваш единственный и последний шанс...
— Послушайте, как вас там... Это неумно... и жестоко, наконец... Стыдитесь!
— Ч-черт вас... Короче говоря, если надумаете, позвоните по телефону двадцать два тринадцать ноль один. Запомнили? Лучше запишите: двадцать два тринадцать ноль один. В любое время дня и ночи.
И чем скорее, тем лучше. Двадцать два...
Максим бросает трубку. Некоторое время сидит неподвижно, глядя на телефон. Лицо его морщится, как от невыносимой боли. Он оскорблен, он негодует, он жалуется — молча, беспомощно, безнадежно.
Он встает, распахивает французское окно и выходит в парк, под падающий снег. В тот самый парк, в котором видел себя в кошмарном сне. Только вместо черных птиц — мириады снежных хлопьев, а вместо хриплого грая слышатся шелест шин и сигналы проносящихся где-то рядом автомобилей.
Он тяжело идет между черными мокрыми стволами, оставляя черные следы на эфемерной пелене снега на земле, уходит все дальше от дома, и вот уже возникают за снежной завесой низкая черная ограда из железных прутьев, и облупившаяся стена без окон, и груда каких-то старых ящиков и бочек у стены. Максим садится на ящик, сгорбившись, уперев локти в колени и сжав голову между ладонями. Так он сидит, а снег падает и падает на его непокрытую голову, на плечи, обтянутые тонким дорогим сукном, и расплываются в снегу черные пятна вокруг его домашних туфель.
Вдруг он вскакивает и быстро, почти бегом направляется обратно к дому. Вбегает в кабинет, не закрыв за собой створку окна, кидается к столу и, не садясь, торопливо пишет в бювар: 221301. Затем медленно возвращается к окну, закрывает плотно створку и так же медленно опускается в кресло у стола.
Помедлив секунду, снимает трубку телефона и, щелкая клавишами, набирает номер. Усталый голос произносит:
— Слушаю вас...
И сейчас же слышится легкий скрип двери и раздается голос Лизы:
— Максим, я ложусь спать. Тебе не принести кофе?
Он поспешно кладет трубку.
— Нет-нет, спасибо... Мне ничего не надо.
— Тогда спокойной ночи. Не забудь принять лекарство.
— Спокойной ночи, миленькая...
Дверь тихо закрывается. Максим, все еще глядя на дверь, снова берет трубку. Торопливо нащелкивает номер.
— Слушаю вас... — монотонно произносит усталый голос.
— Говорит... говорит Акромис.
— Я так и понял, профессор. Надумали?
— Да...
— Разумно. Приготовьте деньги.
— Что?
— Деньги приготовьте. Деньги. Исцеление стоит денег.
— Понимаю. Много?
— Ровно тысяча.
— Хорошо, понимаю.
— Нет. Это вам кажется. Приготовьте деньги и ждите меня.
— Когда?
— С минуты на минуту.
— Простите... С кем я все-таки говорю?
— Посредник я. Маленький человек. Посредник. В общем, ждите.
Раздаются короткие гудки. Максим кладет трубку.
— Боже мой! — произносит он вдруг с выражением брезгливого удивления, словно увидел отвратительного гада.
Он встает, проходит по кабинету и останавливается перед французским окном. Снег перестал падать, и отчетливо, словно на картине Брейгеля, рисуются на чистом белом фоне черные стволы деревьев, черная решетка ограды, черная стена постройки, у которой он полчаса назад сидел на старом ящике.
Вдруг Максим настораживается, приникает лицом к стеклу и заслоняется ладонью от света лампы. Кто-то черный и грузный лезет через ограду, застревает на несколько секунд, тяжело переваливается и направляется между деревьями к дому. Косолапо ступает, то и дело оскользаясь, неловко размахивая какой-то черной ношей, растопыривая руки, чтобы сохранить равновесие, оставляя за собой черные следы, идет напрямик к французскому окну, за которым стоит Максим.
Максим отступает на несколько шагов, а тот уже у окна и знаками просит открыть и впустить.
Максим подходит к окну и открывает. Перед ним стоит грузный человек в мокром мятом берете и мокром сером плаще, с битком набитым стареньким портфелем в руке.
— Грязь ужасная, — сообщает он. — Но вы не беспокойтесь, я ботинки здесь же сниму, у порога, так что не наслежу у вас... Здесь к тому же и ковер еще...
Он протискивается мимо изумленного и негодующего Максима, ступает в кабинет и тут же, держась за косяк, принимается стаскивать промокшие ботинки.
— Да, — говорит он, кряхтя, — весна, ничего не попишешь...
— Позвольте, — произносит Максим, повысив голос. — Кто вы такой, черт подери?
— Как это — кто? — удивленно отзывается незнакомец и тут же огорченно добавляет, оглядывая полу плаща: — Ну вот, извольте, плащ порвал... Понаставили изгородей ни к селу ни к городу, ступить некуда...
— Я вас спрашиваю, кто вы такой и что вам здесь нужно? — грозно осведомляется Максим, все еще держа створку открытой.
Незнакомец уставляется на него немигающими глазами.
— Странно даже... Посредник я. Посредник. Мы же с вами только что говорили... Не помните?
Максим проводит ладонью по лбу.
