Между тем Керстен продолжал увещевать меня: «Вам будет нетрудно убедить Гиммлера, что в его гороскопе содержится указание на то, что он должен освободить евреев. Господин Сторх человек весьма влиятельный, он смог бы замолвить за него слово перед шведами и союзниками.

Еврей готов заступиться за Гиммлера! Вот как вы должны это преподнести! Если он отдаст необходимые распоряжения, мы с вами сегодня вечером разопьем бутылку шампанского, а всеми прочими делами займемся завтра».

«А почему бы вам самому не постараться убедить Гиммлера покончить со всем разом? — спросил я. — Воздушные налеты, уже унесшие столько жизней, причинившие столько страданий немецкому народу, сразу бы прекратились, а ворота концлагерей открылись бы сами собой. За последние два года Гиммлер вполне осознал бедственное положение Германии. Так почему бы вам не попробовать убедить его совершить переворот?»

Керстен очень разволновался и все же продолжал уговаривать меня поддержать его план прежде, чем я начну обсуждать с Гиммлером другие проекты. Но я не собирался помогать Керстену хотя бы потому, что при этом пришлось бы превратно толковать гороскоп Гиммлера. Мне было ясно, что речь должна идти не просто о помощи евреям. Прежде всего требовалось покончить с бессмысленной войной, в которой по-прежнему гибло множество людей. «Дорогой господин Керстен, — сказал я, — гороскоп Гиммлера я истолкую в полном соответствии с астрологической практикой». И затем спросил: «Шелленберг знает о вашем проекте?» Шелленберг ничего не знал. Поездка к Гиммлеру была придумана Керстеном!

Позже, когда я рассказал об этом Шелленбергу, он ограничился замечанием: «Стало быть, наш друг толстяк снова взялся за старые трюки!» Требования Керстена и впрямь были возмутительны. И хотя я решил не связывать себя какими-либо обязательствами, я согласился оказать посильную поддержку его миссии, предпринятой по поручению Гиллеля Сторха.

Вопросы, которыми Керстен докучал мне в последние дни в Гарцвальде, и те вычисления, которые в связи с этим мне приходилось делать, значительно превосходили то, что практикующий астролог делает для одного клиента. Поистине то была изнуряющая, нудная работа. Поэтому я решил по возвращении из Хоэнлихена как можно скорей уехать из Гарцвальда, известив об этом Шелленберга уже из Гамбурга. Для этого мне нужен был какой-то предлог, но ничего подходящего в голову не приходило. Я уже подумывал о том, не прикинуться ли мне больным.

Чем ближе в Хоэнлихену, тем тревожней становилось на душе. Миновали сторожевые посты, потом железные ворота, за которыми открылось подобие парка с невысокими строениями. Наши пропуска проверяли охранники-эсэсовцы. Керстен, чья внешность была всем хорошо знакома, приветствован охранник веселым «Доброе вам утро!» вместо привычного «Хайль Гитлер!». По присыпанной гравием дорожке мы въехали на открытую площадку. Кругом чистота и порядок. По одну сторону выстроились в ряд автомобили, по другую — мотоциклы. Киррмайер поджидал на площадке лестницы, ведущей в цокольный этаж особняка, временной резиденции Гиммлера. Со всех четырех сторон дом охранялся людьми Киррмайера. Керстен по своему обычаю приветствовал его дружелюбно и весело. Я кивнул Киррмайеру. Нас провели в комнату охраны и попросили подождать.

Наконец дверь открылась и в комнату вошел невысокий, плотный, пожалуй, даже тучный человек с глубоко посаженными глазами. Керстен поздоровался с ним сдержанно, затем представил меня. Это был обергруппенфюрер СС профессор Гебхардт, личный врач Гиммлера. (В 1947 году он был приговорен трибуналом к смертной казни за военные преступления.) Он внимательно оглядел нас, прежде чем пригласить в соседнюю комнату. Это была небольшая гостиная с французскими окнами, выходившими на балкон; на него я обратил внимание еще при подходе к дому.

Генрих Гиммлер сидел в кресле и пригласил меня сесть рядом. Он недавно проснулся, от него попахивало мылом и дешевым одеколоном; выглядел он свежее, чем обычно, из чего можно было заключить, что дело идет на поправку. Массажи Керстена, похоже, помогли. Сам массажист удобно устроился на старинной софе. Простенькие занавески из бежево-коричневого муслина с зелеными и красными узорами обрамляли окна. С потолка свисала старомодная люстра из дымчатого стекла с подвесками. Обстановка в целом была пошловатая. И в этой неказистой комнате Генрих Гиммлер жил с начала года, с тех пор, как Гитлер пригрозил снять его со всех постов. На Гиммлере был мундир, но без орденов.

Он улыбнулся нам кривой улыбкой и завел разговор о своем здоровье; довольно долго выспрашивал меня о своей личной жизни, о том, когда окончательно поправится. Затем Керстен, очень спокойно, без нажима, повел речь о своих проектах. Это дало повод Гиммлеру прочитать нам лекцию о чести, величии и преданности, тех качествах, которые он приписывал исключительно немцам и в которых отказывал славянам, монголам, представителям латинской расы. Я с трудом удержался от улыбки, когда он помянул монголов, ибо уже имел случай отметить его типично монгольский разрез глаз.

На эти высказывания Керстен отреагировал довольно бурно.

«Но вспомните моих друзей Венцеля и доктора Лангбена, — перебил он Гиммлера. — Это вы по отношению к ним нарушили слово, арестовав их, господин рейхсфюрер, и вряд ли вам пристало говорить о чести как истинно немецкой черте». Гиммлер усмехнулся и сказал, что то был особый случай, чрезвычайный трибунал оказался сильнее его, к тому же следствие неопровержимо доказало причастность того и другого к заговору.[6]

Затем Гиммлер опять повернулся ко мне и заговорил о предсказаниях, сделанных мною на основе его гороскопа. Одно из них было связано с происшествием 9 декабря 1944 года. «Это странно, господин Вульф, — сказал он, — но 9 декабря со мной действительно произошло нечто такое, что могло завершиться трагедией. Дело было ночью, я ехал по шоссе, и вдруг мою машину выбрасывает с проезжей части, и она несется вниз по склону метров под сорок и — прямо на рельсы, по которым как раз приближался поезд. Мы едва успели убраться с полотна железной дороги. Точность ваших предсказаний поразительна!»

«Отрадно слышать, господин рейхсфюрер, — ответил я. — Не ожидал, что первая же поправка к вашему гороскопу будет удачной. Похоже, мы смогли установить точный момент вашего рождения. Это обнадеживает. Возможно, это убедит вас всерьез задуматься и о других моих предсказаниях и с должным вниманием отнестись к моему совету по поводу „Майского плана“ (это было кодовым названием предполагаемого переворота, о чем было условлено между Гиммлером, Шелленбергом и мной, но об этом ничего не знал Керстен и потому посмотрел на меня своими большими глазами, так похожими на глаза ребенка)».

«Вы знаете о планах господина Керстена, — сказал мне Гиммлер. — Что вы о них думаете?» Мне о них особенно нечего было сказать. С астрологической точки зрения эти планы не вызывали возражений, о чем я и сообщил Гиммлеру.

«Вряд ли я смогу удовлетворить просьбу господина Керстена, — продолжал Гиммлер. — Он просит немедленно отправить за границу большое число заключенных евреев. Но без одобрения Гитлера это невозможно. Транспортировка большой группы заключенных не останется незамеченной, значит, об этом узнает фюрер. Он уже возмущался, прослышав, что мои эсэсовцы освобождают евреев, и отдал приказ расстреливать всякого, кто впредь попытается это сделать. Так что я смогу удовлетворить лишь немногое из представленного мне плана».

Керстен и Сторх пришли к согласию относительно четырех пунктов: 1. Позволить узникам-евреям получать продукты и медикаменты из-за границы. 2. Всех евреев перевести в отдельные лагеря под контролем Международного Красного Креста (который, как рассчитывала Всемирная еврейская организация, станет содержать их на свои средства). 3. Отдельные лица, перечисленные в особом списке, привезенном Керстеном из Швеции, освобождаются немедленно. 4. Значительное число узников-евреев будет освобождено и отправлено за границу, по преимуществу в Швецию и Швейцарию.