Наконец Арчер появился на ярко освещенной садовой дорожке. Он шел медленно, но спокойно, ничем не обнаруживая страха.
– Ужасно, – сказал он. – Я увидел все сверху, я прогуливался вдоль гребня.
– Вы хотите сказать, что видели убийство? – требовательно спросил Марч. – Или несчастный случай? Я имею в виду, вы видели, как статуя упала?
– Нет, – сказал Арчер, – я увидел упавшую статую.
Казалось, разговор весьма мало интересовал Принса; он рассматривал какой-то предмет, лежавший на дорожке в паре ярдов от трупа. По-видимому, это был погнутый с одного конца ржавый прут.
– Никак не могу понять, – сказал он, – откуда взялось столько крови. Череп у него цел, шея почти наверняка сломана, но кровь хлестала так, будто перерезаны артерии. Я прикидывал, не была ли, к примеру, вон та железяка орудием убийства, но, очевидно, даже она недостаточно остра. Думаю, никто не знает, что это такое.
– Я знаю, – тихо сказал Арчер. – Она преследовала меня в кошмарах. Это была металлическая скоба или подпорка для пьедестала, установленная, чтобы держать эту паршивую чушку прямо, после того, как та стала наклоняться. Во всяком случае, она всегда торчала там в кладке и, полагаю, выскочила, когда эта штука рухнула.
Доктор Принс кивнул; он все еще смотрел на лужи крови и на металлический прут.
– Нет, тут что-то не так, – сказал он наконец. – Возможно, разгадка лежит под статуей. Давайте проверим. Нас здесь четверо мужчин, и вместе мы сможем поднять это удивительное надгробие.
Все дружно взялись за дело; только тяжелое дыхание нарушало тишину, и затем, вслед за глухим топотом восьми ног, огромная полая глыба откатилась в сторону, и тело в рубашке и брюках открылось взору. Очки доктора Принса начали слабо мерцать, точно огромные светящиеся глаза, ибо обнаружилось кое-что еще. Во-первых, оказалось, что на шее у несчастного Хевитта глубокая рана, и торжествующий доктор немедленно заявил, что она сделана острым стальным предметом, возможно – бритвой. Во-вторых, непосредственно у склона валялись три стальных обломка, каждый – почти фут длиной, один из них – остроконечный, а еще один торчал из великолепно инкрустированной рукоятки или эфеса. Несомненно, в прошлом все они были частями восточного ножа, достаточно длинного, чтобы называться клинком, но с необычным волнистым лезвием, на самом кончике которого виднелись следы крови.
– Крови могло быть и больше, особенно на острие, – заметил доктор Принс задумчиво, – но вне всякого сомнения, это и есть орудие убийства. Рана нанесена орудием именно такой формы, им же, вероятно, был разрезан карман. Полагаю, что мерзавец сбросил статую, имитируя погребение.
Марч не ответил, его вниманием всецело завладели странные камешки, сверкавшие на эфесе; их возможный смысл становился для него с каждой секундой все яснее, словно наступал ужасный рассвет. При виде этого необычного азиатского оружия на ум приходило лишь одно имя, но, когда лорд Джеймс вдруг произнес его вслух, догадка показалась Марчу неуместной.
– Где премьер-министр? – воскликнул Херриес так, как лает собака, обнаружив нечто неожиданное.
Доктор Принс повернул к нему свои окуляры; его мрачное лицо выглядело мрачнее, чем когда-либо прежде.
– Не знаю, – сказал он. – Я начал искать его, как только обнаружил, что документы исчезли. К тому же ваш слуга, Кэмпбелл, провел самые что ни на есть профессиональные розыски, но они тоже не дали никаких результатов.
Все замолчали, паузу вновь прервал Херриес, но на сей раз в его голосе звучали иные интонации.
– Да нет, его вовсе не нужно искать, – сказал он. – Вон он идет с вашим другом Фишером. Глядя на них, можно подумать, что оба возвращаются с прогулки.
По дорожке действительно шли забрызганные грязью Фишер, с темной царапиной поперек лысого черепа, и похожий на младенца седовласый государственный деятель, интересовавшийся азиатским оружием. Впрочем, если опознать идущих оказалось легко, то вели они себя совершенно необъяснимо, что увеличивало нелепость и без того безумной ситуации. Теперь они внимали откровениям детектива, и чем внимательнее Марч приглядывался к ним, тем больше его озадачивало их поведение. Фишер, похоже, был опечален смертью дяди, но едва ли потрясен; а пожилой государственный муж явно думал о чем-то постороннем и, хотя украденные документы были исключительно важны, не советовал, как поймать скрывшегося шпиона и убийцу. Когда детектив ушел заниматься своим делом, то есть писать рапорт и звонить, Херриес вернулся, по-видимому, к бутылке бренди, а премьер-министр неторопливо побрел к удобному креслу в другом конце сада, тогда Хорн Фишер обратился к Гарольду Марчу.
– Друг мой, – сказал он, – хочу, чтобы ты пошел со мной, потому что доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было. Дорога займет у нас почти весь день, а к главному мы приступим, только когда стемнеет. Поэтому в пути мы все подробно обсудим. Я хочу, чтобы мы были вместе; ибо думаю, что настал мой час.
Друзья сели на собственные мотоциклы и первую половину дня под неумолкающий грохот катили вдоль побережья на восток. Но когда, миновав Кентербери, они оказались среди равнин восточного Кента, Фишер остановился перед небольшим опрятным пабом у сонного ручья, и чуть ли не впервые друзья смогли поесть, выпить и поговорить.
Стоял чудесный день; позади в роще пели птицы, скамейка и столик купались в лучах солнца, но ярко освещенное лицо Фишера было мрачно, как никогда.
– Прежде чем мы двинемся дальше, – сказал он, – ты должен кое-что узнать. Нам и прежде случалось сталкиваться с загадочными явлениями и постигать их суть, поэтому будет справедливо, если я дам тебе возможность разобраться во всем и на сей раз. Но разговор о смерти моего дяди я начну с другой стороны клубка, который пытался распутать наш старый детектив. Вскоре я раскрою перед тобой цепь умозаключений, если ты пожелаешь слушать; но я обрел истину не этим путем. Сперва я расскажу тебе, как все произошло, ибо я знал правду с самого начала. В других случаях я двигался к истине извне, но на сей раз я был внутри событий. Я сам являлся их эпицентром и детонатором.
В его тяжелых веках и серьезных серых глазах было нечто, поразившее Марча до глубины души, и он воскликнул в крайнем смятении: «Я не понимаю!», как восклицают люди, напуганные собственной догадкой. Наступившую тишину нарушал только веселый щебет птиц. Наконец Хорн Фишер негромко сказал:
– Я и есть убийца. И если ты очень хочешь знать, именно я выкрал государственные документы.
– Фишер! – воскликнул его друг сдавленным голосом.
– Позволь рассказать тебе все как есть, прежде чем мы расстанемся, – продолжал тот. – И позволь мне, ясности ради, изложить факты так, как мы, бывало, делали, обсуждая наши старые проблемы. Сейчас всех озадачивают две детали, не так ли? Первая – каким образом убийца сумел снять пиджак с трупа, когда того уже пригвоздили к земле каменным истуканом? Вторая, менее существенная и не столь загадочная, сводится к тому, что на кончике клинка, которым перерезали горло, совсем мало крови, хотя следовало бы ожидать, что она запачкает все лезвие. Ну, с первым вопросом дело обстоит совсем просто. Хорн Хевитт снял пиджак прежде, чем был убит. Можно даже сказать, что он снял пиджак, чтобы его убили.
– И это, по-твоему, объяснение! – воскликнул Марч. – В твоих словах еще меньше смысла, чем в самих фактах.
– Что ж, перейдем к фактам, – невозмутимо продолжал Фишер. – Лезвие найденного клинка не запачкано кровью Хевитта, потому что Хевитт убит не им.
– Но доктор, – воскликнул Марч, – ясно сказал, что рана нанесена этим клинком.
– Извини, – отвечал Фишер, – он не утверждал, что именно этим. Он сказал, что она возникла после удара ПОДОБНЫМ клинком.
– Но ведь это клинок редкой, даже исключительной формы, – не соглашался Марч, – совпадение слишком невероятно.
– Это и было невероятное совпадение, – ответил Хорн Фишер. – Трудно даже представить себе, какие иногда случаются совпадения. Осуществилась редчайшая в мире возможность – одна на миллион, – и в том же саду, в то же самое время оказался еще один клинок точно такой же формы. Частично этот факт объясняется тем, что я сам принес в сад оба клинка… Ну же, дружище, теперь-то ты мог бы догадаться! Сопоставь одно с другим: два одинаковых клинка и то, что он сам снял пиджак. Твоим рассуждениям, вероятно, поможет факт, что я не был вероломным убийцей.
