Может баронесса де Шатонуар и была в хороших с фавориткой герцога Бретонского, но на то, что мадам Антуанеттта как-то об этом не догадывалась, указывал такой красноречивый факт, что дам заставили довольно долго томиться в приемной.

Госпожа де Меньле не спешила увидеть заезжих провинциалок.

Скрашивая затянувшееся ожидание, мадам Беатриса, в продолжение своих дорожных рассказов, решила для полноты картины поведать и о гадостях из биографии Луи Орлеанского, главы новоиспеченной коалиции.

Глядя на дверь, ведущую в комнаты госпожи де Меньле, она трагическим шепотом рассказывала:

– Как обычно, официально принц Людовик – сын Карла Орлеанского, нашего венценосного поэта и трубадура. Он продолжатель Орлеанской ветви Валуа и первый среди принцев крови претендент на престол. Но это официально… На самом же деле, когда Карла Орлеанского так ловко обошли с короной Франции, он, естественно, любовью к Карлу VII и Людовику IX не запылал. Он ведь вернулся из английского плена стариком. Детей у него не было и всем было ясно, что с его кончиной Орлеанская ветвь засохнет. Но самого Карла эта ясность не устраивала. Он хотел отомстить королевской семье любой ценой. И нежданно-негаданно (для общества) взял и женился на молоденькой Марии Клевской. Мужчиной в свои почтенные годы он был никаким, но досадить королю (к тому времени уже Людовику IX) хотелось… И поэтому Карл чуть ли не открыто разрешал своей жене крутить романы с молодыми людьми своей свиты, лишь бы появился наследник! Первый залп оказался неудачным. Мария родила девочку. Но затем некто Рабадаж (то ли камергер, то ли мажордом) помог Карлу Орлеанскому получить долгожданного сына. И на крестинах довольный Карл насмешливо наблюдал, как орущий тезка короля обмочил взбешенного Людовика IX. А после смерти Карла, Мария Клевская на весь мир протрубила о своей постыдной связи, выйдя за этого Рабадажа замуж. Вот так, мои дорогие! Бастарды каких-нибудь лакеев правят королевствами, а дамы безупречных кровей вынуждены томиться в передней у куртизанок и шпионок!

Мадам Изабелла вздохнула, кивком подтверждая эту печальную истину. Жанна же лишь мило улыбнулась, вслушиваясь в приближающиеся за дверью шаги.

И точно, дверь раскрылась. Величественный лакей пригласил дам в будуар.

Мадам Антуанетта встретила гостий любезно, но холодно. За всеми ее приветливыми фразами читалось одно: «Стоило ли переться в такую даль?»

В поведении мадам Беатрисы произошла интересная метаморфоза: не то мыслями она была уже вся в новой коалиции, не то решила, все-таки, ответить местью за месть, но она полностью выключилась из беседы, бросив приятельницу одну беспомощно барахтаться в липкой трясине вежливых, но равнодушно – неприязненных фраз.

– Да, дорогая графиня, – говорила мадам Антуанетта, с почти нескрываемой жалостью глядя на угловатый головной убор мадам Изабеллы, именуемый «кораблик».

Мадам Изабелла надела его, несмотря на все возражения Жанны, твердо веря, что, раз двадцать лет назад это было верхом шика, то и сегодня произведет впечатление.

– Я много раз слышала от Франсуа о Вашем покойном супруге. Ах, как нам не хватает сейчас его, неустрашимого бойца и блестящего стратега! Но раз мы в состоянии войны, то герцог резко уменьшил расходы на содержание двора… Что поделать, война стоит дорого! Возможно, через год-другой мы сможем принять Вашу очаровательную дочь в свиту Изабеллы, младшей дочери герцога…

Жанна (опять как на турнире) безмятежно улыбалась, словно эти разговоры ее не касались, пряча за приветливым выражением лица кипящую ярость: «Надо же, одолжение! Да этой малявке, наверное, и пяти лет нет! Матушка совсем раскисла, придется самой пристраивать себя!»

– Как прошло Ваше путешествие? – всем своим видом заканчивая разговор, поинтересовалась мадам Меньле.

Вообще-то, по правилам учтивой беседы, эту фразу приличия требовали произносить в начале. Но мадам Антуанетта умышленно перенесла ее на конец, чтобы сначала отказать невесть откуда свалившимся просительницам, а затем уж слушать жалобы на плохую дорогу и долгий путь сюда.

Мадам Изабелла раскрыла, было, рот, намереваясь описать путешествие в трагических красках и разжалобить сердце надменной фаворитки, но Жанна опередила ее:

– Путешествие было замечательным! – таким ангельским голосочком пролепетала она, что мадам Беатриса от неожиданности чуть не икнула, а мадам Изабелла так и осталась сидеть с открытым ртом.

– Кровь крестоносцев, текущая в нас, учит не боятся дальних дорог. Вот только фура с вином нас несколько задержала: колесо отвалилось, пришлось ждать…

Мадам Беатриса и мадам Изабелла недоуменно посмотрели друг на друга: никакое колесо и не думало отпадать.

А Жанна продолжала:

– Конечно, глупо было везти такое количество бочек, но мы, аквитанцы, любим отменные вина. Это наша слабость… – полностью в рамках приличий, но достаточно нагло глядя в лицо госпожи де Меньле.

Ноздри мадам Антуанетты чуть дрогнули.

– Да, потомки доблестных освободителей Святой Земли, как и их героические предки, не боятся лишений, – подтвердила она. – Я вспомнила, что одна истерическая девица из свиты госпожи Анны, убоявшись войны, покинула нас. Я думаю, что если юную графиню де Монпеза не испугает бряцанье доспехов и звон оружия, то она может занять ее место!

Винная фура из обоза графинь, всю дорогу ехавшая третьей по счету, стала на несколько бочек легче…

Большой Пьер узнал о коалиции и надвигающейся войне куда раньше баронессы.

Она не успела еще объехать и половины намеченных для беседы жертв, как Пьер, с утра уйдя в город, к обеду уже вернулся. И на кухне Аквитанского отеля (как прозвали их особняк соседи) рассказывал своим:

– Вперлись мы прямо в заварушку. Принц Орлеанский попытался украсть короля, да сестра, госпожа регентша, не дала. Увезла его подале… Здешний герцог принца поддержал, еще пара-тройка государей присоединилась – на всех улицах судачат. Да пусть хоть языки протрут, а я вот что скажу: дурак герцог Франсуа, хоть и в летах уже! Орлеанскому-то что! Он как был принцем, да зятем короля, так им и останется, что бы не случилось. А вот герцог свою Бретань потеряет, это как пить дать! Госпожа Анна, дочка покойного короля, баба серьезная и спуску всем им не даст. Разобьют ихнюю лигу или коалицею – как уж они в этот раз обозвались, не знаю! К чертовой бабушке расколошматят!

Чуть позже вернулась с рынка Аньес, вся в слезах.

Отшвырнув пустую корзинку в угол, она села за стол, обхватила голову руками и заревела в голос.

Те, кто находился в кухне, испуганно столпились вокруг нее, пытаясь успокоить и дознаться, что же случилось. Услышав рев подруги, со второго этажа прибежала Жаккетта. Бесцеремонно распихав всех мешающих, она пробралась к столу и обхватила Аньес. Прижав головой к своему фартуку, принялась гладить по волосам.

Прорыдавшись в Жаккеттин передник, Аньес постепенно затихла и успокоилась настолько, что смогла рассказать, что же произошло.

– Ни в жизнь в этот треклятый город не выйду, пропади он пропадом! – всхлипывала она. – Только на рынке к луку прицениваться начала, как подвалила толпа солдат. Человека три. И да-а-авай пристава-а-ать! И не наши вовсе – говорят, будто лают!

– Это немецкие наемники, – авторитетно пояснил подошедший Большой Пьер. – В городе много всякого отребья собралось.

– Вот – вот! – кивнула Аньес. – Один меня как ухватит за талию – мол, пойдем с нами… А дружки его гогочут во все горло! Ну, все, думаю, пропала: сейчас за угол заведут и… Я со страху как вцеплюсь ногтями в его щеку! Этот изверг от неожиданности руки-то и разжал! Я бегом – куда глаза глядят! В такое место забралась – никогда, думала, не выберусь! А кого ни спросишь, все не по-нашему бормочут!

– Так то ж бретонцы! опять пояснил Большой Пьер. – У них язык не наш, совсем чудной.

– В общем, пока дорогу домой нашла – натерпелась страху! – Аньес совсем успокоилась и почти не плакала. – А все потому, что матушкин амулет не взяла, от лихих людей! Но теперь даже спать в нем буду!