– Одна из поэтесс древней Земли, – пояснила Маштарикс, неимоверным усилием воли стараясь говорить ровно и спокойно, – ужасно давно жила. Уму непредставимо. Еще в дозвездную эру…

– А что… разве были… благо… словенные милостивым Ябачи времена, когда… земы в космосе не шастали?.. Быть такого не может!.. – Янч так удивился, что даже глаза открыл. – Не верю… Они, похоже… одновременно со звездами… в вакууме появились и… заполонили… заполонили, продыху от них нету!

Маштарикс отвела взгляд, не в силах смотреть в глаза пилота, наполненные жутким страданием… Пилотский кокон, прикрывший кокон стрелка от огненного смерча, ворвавшегося в кабину, превратился в груду оплавленного металла, из которого торчали обрывки соединительных шлейфов. Чтобы не видеть этого напоминания, женщина поспешно опустила внешнее, непрозрачное веко.

– Маш… чти… – попросил Либи слабеньким голосочком, будто из самых последних сил.

И она, стараясь не открывать глаз, в классической манере рубя долгими паузами на четырехстрочные блоки, продекламировала один из канонических текстов, оставленных святой Ольгой Швец потомкам:

«Время шипит под ногами. Время – большая змея. Неповторимый орнамент – Краски всех карт бытия.

Голой не схватишь рукою И не наступишь на хвост. Время следит за тобою Светом немеркнущих звезд.

Гипнотизирует взглядом И за собою ведет В сумерки вечного ада, В смертью пылающий лед.

И неизбежных героев, Не пожелавших идти С зомбиобразной толпою, Ждет ядозуб на пути».

И лишь замолкнув, обескураженно сообразила, насколько В ТЕМУ прозвучало стихотворение. Здесь. В наспех залатанной кабине продырявленного, неуправляемого гравилета. Утлого суденышка, несущегося в леденящую тьму пустоты, из которой ни один проводник вывести не способен.

– Ишь ты… когда еще жила… а кое-что понимала о небесах… – героически выдавливал хриплые звуки умирающий Либи. – Иногда мне кажется… эти земы… знают о Вселенной… что-то такое, чего… никогда нам не понять. Важное очень… и скрывают от нас, подлые… шифруют в песнях… музыке, танцах… романах, стихах, картинах… своих. – Янч, перед смертью проникшийся-таки интересом к изящной словесности, надолго замолчал; Маштарикс распахнула веко, чтобы посмотреть, не приступ ли? Но пилот замер неподвижно, с закрытыми глазами. Будто прислушиваясь, что у него происходит внутри.

Никомедка прильнула лицом к его безволосой руке. Единственное желание снедало ее: не расплакаться!!! Либи поймет, что его минуты сочтены… Уроженцы Проклятущей Туманности не плачут, это знают все на свете люди. Рожденные в Ник-о-Мед никогда не плачут на людях – знают только никомедцы и никомедки.

– Маш… не дотянуть мне. Воздух на меня тратить… не стоит, – печально сказал Либи.

Он и сам все понял. Или услышал что-то – внутри себя.

Маштарикс зажмурилась и закусила губу, теснее прижимаясь лицом к мягкой плоти, горячей как кипяток. Вынужденно наполняя ноздрю гарью, она с ужасом поняла, что запах человечьей плоти, сжигаемой заживо, НЕ исчезнет из этой кабины!

До самого конца полета, сколько бы он ни продлился. Под пристальным взглядом Вселенной, глаза которой никогда не закрываются и душу наизнанку выворачивают.

В той, предыдущей кабине, гари не было, но она ей постоянно мерещилась. Ведь в левой спасательной капсуле, ее шлюпке, сожженной боевиками мятежников, волею судеб оказалась тогда не она, а…

– …олстый я, хватит надолго… спасибо создателю Ябачи… а ты, если что… и в спячку западешь… дотянешь как-нибудь, девочка. Только… достань их… кто бы они ни были. Помогай тебе Ябачи… Перехвати, выполни наше задани…

Она не сразу сообразила, о чем он, собственно. Да, конечно, она выполнит перехват во что бы то ни стало, выпади ей только шанс! Но Либи говорит не больше не меньше, а о…

– …наешь, ты была самая лучшая в моей жизни женщина, – говорил он дальше, и голос его даже окреп, словно на эту тему настоящему мужчине высказываться дребезжаще и прерывисто было стыдно, – пускай ты и худенькая, как веточка хдарикцы. Но мне никогда ни с кем не было так хорошо в постели. Ты чудо! Такая искренняя. Прости, что я тебе изменил… просто у нас, янчей, такая натура, не способны быть моногамными. У нас ведь на сотню девочек один мальчик вылупляется, да и то не факт, что нормальный. С тех пор как армада детенышей Солнца возникла на орбите, Чайян затмив, и моих предков, восставших против земной тирании… вместо света облило испепеляющей чернотой диэмэй-излучения небо… покорное Империи небо…

– Я давным-давно тебя пррррростила, милый! – чуть ли не прорычала Маштарикс, судорожно кривя губы. – Не надо вспоминать плохое. Вспомни лучше, как…

– Я ничего не забыл, Маш… – прошептал толстый человек. – Ты обещаешь мне? Ты должна выжить во что бы то ни стало… посмотри мне в гла… – Он замолчал на полуслове, но она ощутила, как бывший любовник второй рукой осторожно гладит ее по конической макушке…

– Когда я умру, прочитай мне… доброе напутствие. Может, твоя святая меня проведет… по знакомству… в хорошее местечко. И не кривись от отвращения, когда будешь меня кушать. Сделай вид, что я вкусный… Ты помни… я ухожу счастливый. Ведь я подарю тебе жизнь. Что еще может сделать человек… для того, кого… любит?

Она рывком вскинула голову, услышав последнее слово, и успела увидеть последний взгляд Либууки – синоним слова…

Спустя мгновение на борту самолета не было раненого пилота. Был только мертвый.

…Тонкая женщина закрыла глаза мужчины скользящим движением ладони; вспомнив древний ритуал, лишь один из величайшего множества обычаев, что достались нынешним обитателям Сети Миров в наследство от ее основателей.

И, судорожно перебрав в памяти стихи, исполнила последнюю просьбу:

«И спросил я: „Кто же создал Бога?“ И сказал Бог: „Я“. И сказал Бог: „Да будет быть!“ И стало быть. И увидел Бог, что быть хорошо. И сказал Бог: „Да будет вечно!“ И стало будет. И увидел Бог, что будет вечно. И сказал Бог: „Да будет было вечно!“ И стало было. И подумал Бог: „Если было вечно, то что же создал Я?“ И стало Я. И спросило Я: „Что же создал Бог?“ И стал Бог.

И нарекли Я Змием извечным, Диаволом, Что значит „вне твоей воли“».

Из единственного ее глаза скатилась единственная ярко-красная, как свежая кровь эрсеров, слезинка.

– Да за что же мне судьбина горькая такая выпала… вечно за мои ошибки расплачиваются те, кто рядом… – прошептала она, вообразив, каково ей будет выполнять предпоследнюю. И подумала: «Это Я не успела выстрелить, когда рейдер оказался под брюхом „Серого Волка“… Я! Я! Я!» – мысленно кричала она, заставляя себя смотреть, смотреть, смотреть в ту область пространства, где исчез старинный звездолет, до боли знакомым маневром уйдя из ловчей сети и затем – от погони.

Медленно вращаясь вокруг продольной оси, смертельно раненный перехватчик неудержимо падал в объятия многоглазой вселенской Пустоты. Слеза высохла. Горящему от ненависти взору бортстрелка Маштарикс, все еще живой никомедки, поочередно представали то место старта ускользнувшего «имперца», то бездонная тьма, издевательски подмигивающая глазами-звездами, то угрюмая ледовая Скарлил, десятая планета системы Династия Мин.

Когда последний «твердый» мир остался за кормой, бывшая напарница эрсера АйвенПолышного и нынешняя янча Либууки А-ю-4 оглянулась назад в последний раз. Губы ее были плотно сжаты, но глаз – широко распахнут, словно она целиком охватывала взглядом все прошлое. То, в котором ее сержант погиб из-за ошибки капрала Маштарикс; предсмертная корпускулярная «мгла», конечно, уже заливала стартовые аппарели спасательных капсул, и до бурлящей атмосферы газового гиганта Грэнд Булл штурмовому клиперу «Торнадо 00062» оставалось меньше десяти мегаметров, но это – оправдание для кого угодно. Не для икса с нашивками цвета хаки, перепутавшего лево с право…

Об этом знала и помнила только лейтенант Маштарикс.

Которой предстояло молчать, не разжимая губ, либо долгих одиннадцать месяцев, либо до самой смерти. Ведь даже аварийная спячка никомедян не длится вечно… Но перед тем, как замолчать, женщина, которой уже доводилось однажды испытывать кромешное одиночество в удушающей клаустрофобической тесноте кабины спасательной шлюпки, разжала губы.