Держась за руки, Кабир и Фарид вошли в ашрам. Они сели рядом, и два дня они оставались там. Не было произнесено ни одного слова. Да, время от времени они посмеивались. А спустя два дня Кабир прошел полдороги, чтобы проводить Фарида. Они вновь обняли друг друга, громко рассмеялись и расстались, не произнеся ни единого слова, даже «до свидания».

В течение двух дней ученики просто кипели, ожидая, когда эти дни закончатся, потому что начинать спорить с собственным Учителем, перед другим Учителем, спрашивать его: «Что ты делаешь?» - казалось не очень хорошо. Поэтому они ждали. Но когда Кабир и Фарид расстались, ученики вцепились в своих Учителей и стали задавать им вопросы: «Что случилось? Почему вы ничего не говорили?» Ученик Фарида сказал: «Когда Кабира не было, вы не переставали выливать на наши головы странные слова, странные мысли. Мы могли понимать, могли не понимать, вас это не волновало, вы шли дальше. Большая часть времени, когда вы с нами говорили, пролетает над нашими головами. Когда появился человек, равный вам, почему вы молчали».

Они оба ответили одно и то же своим ученикам: «Кто бы ни говорил, он доказал бы, что он еще не просветленный, потому что, что же еще говорить? Речь возможна в трех случаях. Два невежественных человека могут иметь действительно большой разговор; иначе такой большой разговор не может иметь места. Чем невежественнее оба человека, тем огромнее их разговор, тем содержательнее.

Вторая возможность - это, когда один просветленный, а второй - нет. Тогда может быть какой-то разговор, но в основном это будет монолог.

Просветленный человек будет говорить, а непросветленный в большинстве случаев может задавать вопросы. Но это не разговор в истинном смысле этого слова. Что может привнести в разговор непросветленный человек? Все, что он может сделать, это задать вопрос - вот его вклад. Ответ предполагается получить от просветленного человека.

Третий случай таков - два просветленных человека. Они не могут разговаривать. Они знают, но они знают, что все, что они знают, нельзя выразить словами.

Ученики спросили: «Тогда, почему вы смеялись?» Кабир и Фарид сказали: «Мы смеялись над вами!» Кабир сказал: «Я обычно думал, что только у меня есть все эти идиоты - я увидел, что у Фарида есть тоже. Я смеялся, и он смеялся, потому что он, вероятно, думал, что все эти идиоты терзают не только его, но что они терзают и меня. Вот почему мы оба смеялись».

Этот ответ был еще более шокирующим, чем была причина, заставившая их так громко расхохотаться. Потом ученики спросили: «Ну, а почему вы время от времени посмеивались?»

Фарид ответил: «Я смотрел на то, как вы кипели! Вы были готовы убить меня сразу же, как только прошли эти два дня. Вот почему я посмеивался, и я думаю, что и Кабир посмеивался по этой причине, потому что его ученики тоже кипели».

Эти два дня прошли, как два года, потому что эти два человека просто сидели молча, а из-за них, в знак уважения, все ученики тоже сидели молча. Но они просто хранили молчание, на самом деле они не молчали. Внутри у них была настоящая буря: в чем дело? Что происходит? Почему их учителя посмеиваются?

Фарид и Кабир сказали: «Каждый раз, когда мы видели, что вы готовы взорваться, мы начинали посмеиваться. Это помогало вам остыть». И ученики вспомнили, что так оно было: всякий раз, когда они действительно начинали злиться, наступало время, когда Учителя начинали посмеиваться.

Конечно, между Учителем и учеником возникает опреде- ленный тип невидимых отношений. Если ученик сердит, если ученик печален, если ученик в плохом настроении, это передается Учителю без всяких слов. Учитель реагирует каким-то образом на эту ситуацию. Вероятно, он может на нее не реагировать вообще, если это то, что требуется: он может просто проигнорировать это. Или он может обратить на это внимание и каким-то образом обыграть это. Все зависит от ситуации, а каждая ситуация уникальна.

У меня нет соседей, поэтому я не могу любить своих соседей. Я благодарю Бога - которого нет, - но для этой цели имя Бога можно использовать; в этом нет никакого вреда, так как у меня нет соседей.

Те два дня были очень хорошими, ну а что, если Фарид и Кабир были бы вместе два года? Тогда они наверняка имели бы какие-то затруднения. Их ученики смогли контролировать себя в течение двух дней, но думаете ли вы, что они смогли бы контролировать себя два года, слушая время от времени смех или молчание? Они либо сбежали бы из Аврама, думая: «Эти два человека сошли с ума, и мы тоже сойдем с ума вместе с ними», - или они стали бы спорить со своими Учителями.

Но ведь встречи хотели не Фарид и не Кабир, а их ученики. Это они хотели этой встречи, и их учителя подумали: «В этом не будет никакого вреда. Зачем же обязательно отказывать им? Для них это будет хорошим жизненным опытом». Если бы они не попросили, Кабир бы не попросил Фарида, а Фарид не пришел бы к Кабиру - по той простой причине, что не было нужды в их встрече: они были почти одно и то же. Вы ведь не встречаетесь с собой, не так ли? Вы ведь не приглашаете себя на ланд или на обед, не так ли? В этом вовсе нет смысла.

Я не против кого-то - нет причины быть против, - но я весь за правду. Меня не волнует, идет ли это вразрез с моей профессией или нет. Фактически, я не профессионально просветленный человек, я просто просветленный. Те люди были профессионалами. Я чувствую стыд, что все они - Махавира, Будда, Санья Вилетхипутта, Аджит Кешкамбал, Макхкхали Госал, -все эти люди вели себя как политики, пытаясь стать тиртханка-рами, потому что вера в эту религию была очень древней. Это было предприятие, и оно было хорошо организовано.

Чтобы начинать что-то с самого начала, нужна смелость. Я делаю именно это - начинаю с самой первой строки.

Я не хочу какого-то заимствованного доверия от религии, от предприятия, от организации.

Я хочу просто делать свое дело по-своему, с моими людьми.

Это трудная задача, и возникает тысяча и одна трудность, которую можно было бы избежать, если бы я был частью своего предприятия, но тогда я был бы мертвым, а не живым.

Для меня Махавира умер в тот день, когда он был признан джайнами своим двадцать четвертым тиртханкарой; после этого он уже не жил, так как он всего лишь выполнял определенную роль, которую должен был выполнять тиртханкара, выполняя все точно так, как это должен делать тиртханкара. Это было не настоящей жизнью, это было не достоверно. До этого момента, то есть до того, как он стал тиртханкарой, Махавира жил, как хотел, своей собственной жизнью. Но состязаться - рзначает идти неверным путем. Кроме того, быть выдвинутым и одержать победу - это как будто вы можете выдвигать и избирать кого-то в качестве просветленного! Непросвещенные массы, непросветленные люди решают, кто является тиртханкарой, - это ведь просто абсурд. Я много раз говорил джайнам в Индии, когда разговаривал с ними: «Если вы скажете мне, что вы готовы признать меня своим двадцать пятым тиртханкарой, я просто плюну вам в лицо. И вы и ваш двадцать пятый тиртханкара могут просто идти к черту. Почему я должен быть двадцать пятым, когда я могу быть первым?»

Я не вижу смысла в борьбе Махавиры за то, чтобы стать двадцать четвертым, всего лишь двадцать четвертым, всего лишь в ряду! И ради этого все эти люди также были кандидатами!

Я абсолютно счастлив тем, что я просто первый и последний.

Я не подготавливаю места для другого, потому что тогда возникнет состязание, возникнут неприятности.

Итак, мое предприятие начинается с меня и заканчивается мной!