Дома Сергей Александрович преобразился, во-первых заменил блейзер домашней курткой с атласным отложным воротником, во-вторых стал обращаться ко мне более фамильярно – его 'Аллуся' сначала вызвала во мне волну протеста, но я вовремя вспомнила зачем явилась в гости к стихотворцу, и приняла крещение с обаятельнейшей улыбкой. У поэта Сенина была шикарная квартира в историческом центре города, в доме, принадлежавшем еще советскому Союзу Писателей. В гостиной стояла антикварная мебель, и проживал невиданной красы элегантный рояль.

– С соавтором на досуге песенки пописываем, – сказал он, и назвал имя популярного композитора.

– Должно быть, платят хорошо, – сорвалось с моих губ.

Но Сенин принял эту фразу за обычное женское любопытство, вроде разведки о материальном достатке.

– Ах, это сущая ерунда, не приносит поэтического удовлетворения, и не вызывает творческого экстаза, – кокетничал он, картинно облокотясь на рояль, и проводя пальцами по лакированному боку, – так сказать, на потребу дня – бла, бла, бла, давай бабла – широкую публику ведь только это и интересует. И еще секс.

Произнося обычные вроде бы слова 'удовлетворение', 'экстаз', и 'секс', поэт Сенин устремлял на меня пылающий взор, и довольно двусмысленно оглаживал рояль. Почему я ждала чего-то подобного? Да потому что была уверена, что за вывеской тайного брачного агентства Валерии Аркадьевны процветает обычная меновая торговля: деньги – секс, а за лоском и утонченностью Сенина должен скрываться какой-то неприглядный грешок!

– Аллуся, я угощу тебя ликером, друзья привезли мне из Южной Африки, чудесный вкус!

Сергей Александрович перестал полировать рояль и, схватив мою ладонь, потянул меня в спальню. Сценарий сегодняшнего вечера стал напоминать многие другие, а ведь началось все с невинной прогулки по парку.

В спальне был полумрак, в открытое окно были видны огни соседнего корпуса. Здесь Сенин изменился снова, пропало кокетство, и лицо его стало похоже на фотографию из альбома сводни. Стихотворец задернул шторы, и стало совсем темно. Он открыл дверцу освещенного бара – хрустальные графинчики и граненые бутылки тотчас засияли, многократно отражаясь на зеркальных стенках. Я огляделась, на широкой, на вид вполне супружеской кровати лежал цветной бумажный пакет с поздравительной надписью 'С Новым Годом!'. Я пожалела, что не написано с каким, но была уверена – то, что находится там, используется не первый раз. Сенин заметил мой интерес, и, разливая золотистого цвета жидкость по рюмкам, сказал:

– Я люблю игры. Совершенно невинные игры, не притронусь к тебе и пальцем, всего лишь нужно переодеться.

Я подошла к кровати, взяла пакет и вытряхнула содержимое на покрывало. Ах, ну да, где-то так и представляла себе… Короткая юбка-шотландка, запах делает ее практически всеразмерной и белые гольфы. Так вот кто вы, поэт Сенин – старый фавн, любитель молоденьких нимф…

– Я вуайер, подсматривающий… как будет угодно. Мне нужно только смотреть, я абсолютно безвреден.

Он вытащил из шкафа узел каких-то веревок и стал пристраивать непонятную конструкцию на крючки замысловатой формы, в проеме двери, соединяющей гостиную и спальню. Я наблюдала за ним, он быстро справился с узлом, и тот превратился в качели, настоящие плетеные качели.

– Сначала выпьем, – скомандовал он.

Сунул мне в руку рюмку, звякнул об ее край своей, и быстро отправил содержимое в рот.

– Давай, переодевайся, – сказал он нетерпеливо.

С одной стороны в 'невинных' играх Сенина я могла бы приобрести дополнительную информацию и даже некий опыт, но мне не нравился маниакальный блеск в его глазах. Все-таки первое впечатление верно, не зек, конечно, но отдаляет его от криминала тонкая грань, а вот сможет ли он на ней удержаться, тут я уверена не была. Да, я испугалась. Кто бы не испугался?

– Нет, – твердо сказала я. – Я не давала согласия.

Поставила рюмку на столешницу бара, и чуть не запутавшись в качелях, выскочила в гостиную. Послышался звон разбитого стекла, и у входной двери меня догнал взволнованный поэт.

– Аллуся! Что я сделал не так? Лера сказала, что ты согласна!

Ах, вот оно что, сводня подсунула меня Клинту Иствуду, забыв предупредить о его шалостях… А впрочем, я сама сказала – главное, чтоб не маньяк. А вот не маньяк ли…

– Прощайте, Сергей Александрович!

Я понуро брела по бульвару, в окнах дома бывшего советского Союза писателей один за другим загорались огни хрустальных люстр.

– Эгей, Долли, вот так встреча!

Мамочка, да ведь это мой знакомец! Каков шанс встретиться дважды в огромном городе, у дома, где ты была впервые, даже если вы почти соседи? Никакого. Я удивилась, но рада ему не была.

– С работы что ли? – распахнув дверь автомобиля, и перегородив мне путь, спросил Константин.

– Да пошел ты, – буркнула я, мое настроение располагало к раздумьям в одиночестве, а не к выслушиванию игривых шуток красавца-серцееда. Похоже, он догадался об этом и сменил тон:

– Случилось чего?

Я посмотрела на него – ну что тебе надо от меня, отстань… Его взгляд навстречу, желто-зеленый, нереальный какой-то, кошачий, любопытный.

– Давай, садись, – настаивал он, похлопывая по твидовому сиденью.

– Отстань, – снова огрызнулась я, – вот пиявка!

– Ты как с женихом разговариваешь? – сдвинул брови Константин, а в углах губ дрогнули смешливые морщинки.

– Да, какой ты жених… – ответила я, немного смягчаясь, все-таки симпатичная у него усмешка. – У тебя невест, как говорила моя прабабушка – майор запаса, до Берлина в три ряда. Выходит, ты – общественник.

– Ага, массовик-затейник, – захохотал Костя. – Поехали, я тебе мороженое куплю. Любишь мороженое?

Мне безумно захотелось мороженого, чтобы в вафельном рожке, и с клубничным джемом, а сверху крошка шоколадная…

– Поедем, чего ж не поехать, я волны морские люблю, – продекламировала я.

– Чего? – вытаращил глаза герой-любовник.

– Из песни это, – пояснила я, садясь в машину, – 'Поедем, красотка, кататься'.

– Ааа… Чудная ты, Долли, вроде простая, а как скажешь чего, – сказал он, выезжая на проспект, а я оглянулась – в заднем стекле отражались огни бульвара и дома, где старый поэт сочинял стихи о белых гольфах, аккомпанируя себе на породистом рояле.