Начать себя ненавидеть очень просто. Сначала надо внимательно всматриваться в то, что отражает зеркало, с отвращением кривя губы и содрогаясь от собственного несовершенства. Внимательно инвентаризируя обнаруженные недостатки, нужно изо дня в день проверять их наличие, выучивая как молитву и повторяя сей изумительный список перед сном. Далее следует периодически уточнять у знакомых, действительно ли глазки «поросячьи», жир складками, а целлюлит бугрится так, что виден даже через пальто. Не исключено, что допрашиваемые будут сопротивляться, пожимать плечами и категорически отрицать очевидное. Ни в коем случае не стоит покупаться на их льстивые речи. Однажды найдется честный человек, который не только подтвердит вашу правоту, но и добавит в перечень свидетельств ущербности новые пункты, о которых вы, будучи о себе слишком высокого мнения, даже не догадывались.

Серафима Разуваева ненавидела в себе все: простецкое щекастое лицо, пегие волосы, после мелирования ставшие похожими на старую мочалку, большие крестьянские руки, широкую талию, рыхлое тело и по-мужицки крупные ступни.

Почему кто-то может носить изящные туфельки на хрупкой шпильке, а Сима обречена шлепать в баретках на низком стариковском каблуке? Да еще тридцать девятого размера! Нет в мире справедливости. Нет!!!

Настырные переливы звонков горохом раскатывались по операторской. За окном мотались крупные хлопья снега, тяжелое серое небо застыло над заледеневшим городом. Новогодняя ночь со всеми ее мечтами, надеждами и планами осталась позади, о минувшем празднике напоминали лишь остатки мишуры, налипшие на жалюзи, и наполовину разобранная пластмассовая елочка, лежащая в углу.

Телефонная панель, словно бомба замедленного действия, тревожно семафорила красными огоньками, натужно подвывал ксерокс, плюясь копиями документов, из угла слышалось вульгарно-кокетливое хихиканье, ревела кофеварка, рожавшая очередную порцию кофе, за дверью сипло и пронзительно орал шеф. Его непарламентское выступление было настолько громогласным, что периодически перекрывало какофонию офисного гама.

– Бедлам, – печально констатировала Серафима, обреченно нашаривая под столом снятые туфли.

Здесь все было привычным, набившим оскомину и напоминало фильм «День сурка». Даже туфлю, как обычно, не удалось поддеть ногой и пришлось лезть под стол. Девушкой мадемуазель Разуваева была корпулентной, а посему процедура поиска обуви вызывала у нее глухое раздражение. Впрочем, как и сама обувь. За системным блоком притулились зимние сапоги в белых соляных разводах, разношенные и убогие. Сима скорбно скосила глаза, пытаясь разглядеть свои ступни, и пошевелила пальцами – лапти. Разве у девушки могут быть такие ноги?

Горестно вздохнув, Серафима задвинула сапоги поглубже.

Вот ведь невезуха!

Но особой бедой двадцатисемилетнего диспетчера Разуваевой была огромная грудь, вмещавшаяся лишь в колхозно-атласные лифчики чудовищных фасонов. Именно на это горе и клевали примитивные самцы, завороженные габаритами. Кому-то охота хоть раз в жизни съесть устрицу, кому-то – прыгнуть с парашютом или нырнуть с аквалангом, а кому-то – хоть раз переспать с обладательницей именно такого бюста, чтобы было о чем вспомнить на старости лет. Как богач, опасающийся, что любимая девушка отдает руку и сердце не ему, а его кошельку, Серафима всех изредка намечающихся кавалеров подозревала в физиологической корысти. А хотелось любви, про которую писали книги, снимали фильмы и врали знакомые. В общем, куда ни плюнь – сплошное расстройство и неудовольствие. Скорее всего, где-то там, наверху, ответственный за раздачу сбился при распределении женских чар, капитально обделив невезучую Серафиму по одной позиции и через край облагодетельствовав – по другой…

–Фима, что у тебя с телефонами! – раздраженно крикнула из угла Лиза Симбирцева. Она отвлеклась от флирта с новым программистом и с негодованием уставилась на круп сотрудницы, склонившейся к полу с грацией векового дуба. – Может, соблаговолишь ответить на звонки?

– Может, и соблаговолю, – индифферентно отозвалась из-под стола Серафима. Она разглядывала туфли и прикидывала, что в принципе если купить такие же не на шпильке, а просто на высоком каблуке, то фигура будет выглядеть стройнее. Хотя при ее росте еще и высокий каблук – гарантированное сужение круга претендентов на звание возлюбленного до минимума. Какой мужчина захочет иметь рядом девицу, смотрящую свысока в буквальном смысле?

Про Лизу Серафима старалась не думать, старательно утаптывая в душе темный разбухающий ком ненависти.

«Начальница. Знаем мы, почему ты начальница, – такие мысли роились в Симиной голове. – Ни мозгов, ни воспитания. Только доступность тела в любое время в любом месте. А гонору! Возомнила себя пупком земли».

О том, что Лиза периодически уезжает из офиса вместе с шефом, знали все. Зачем уезжает – не знали, но догадывались. Тут особого ума не надо, особенно если знать о стремительном продвижении Симбирцевой по службе. То ли это скороспелая карьера грейдером проехалась по характеру юной секретарши, сравняв все человеческое с землей и превратив Лизу в циничную стервочку, то ли она с самого начала таковой и являлась, так или иначе – работать под ее началом было невыносимо. Лиза была хорошенькой крепенькой брюнеткой с нежно-розовым румянцем, бровями вразлет, пышными кучерявыми волосами и надменным взглядом. Временную близость к начальству она ошибочно принимала за удачный старт, а ставшее следствием этой близости повышение по службе – признанием собственной исключительности. Серафиме было даже жаль эту Лизу. Иногда. Потому что диспетчером она здесь работала уже семь лет, и это была четвертая такая «Лиза» на ее счету. Виктор Николаевич Бобриков, директор и хозяин фирмы, был страсть как охоч до дамского пола, особенно до юных девиц, благосклонно прощавших ему и лысину, и низкорослость, и скандальный нрав. Как правило, однажды блудливого шефа в очередной раз подлавливала супруга – и секретаршу увольняли, а сам Бобриков во искупление вины вез семейство в экзотическое путешествие.

Но чаще Сима не жалела Лизу, а бурлила от негодования, бдительно скрывая эмоции от посторонних. Симбирцева была на удивление пакостной особой, по-видимому, получавшей наслаждение от скандальных ситуаций. Поняв, что Серафима терпеть не может, когда ее называют «Фимой», Лиза начала обращаться к ней именно так, и никак иначе. Бесконечные соболезнования по поводу фигуры и советы насчет диет Симбирцева предпочитала озвучивать непременно при свидетелях, желательно – мужчинах. Если Серафима приходила в обновке, то начальница непременно смотрела на нее долгим взглядом, полным сострадания, и, дождавшись, пока у кофеварки соберутся сотрудники, деликатно советовала сменить стиль одежды, так как нынешний «укрупняет», «не скрывает» и «подчеркивает» то, что лучше бы занавесить, как старую облупленную печь в деревенской избе. А кроме всего прочего, девица еще и «стучала» как ополоумевший дятел. Она докладывала шефу абсолютно все: кто сколько проводит времени в «курилке», кто пьет дармовой кофе чаще, чем положено, кто опоздал, кто ругал, кто использовал телефон в личных целях и так далее. Больше всех доставалось Серафиме, так как она постоянно была у Симбирцевой на виду и по неизвестной причине вызывала у той наиболее острое чувство неприязни.

Можно было ругаться, скандалить, можно было даже врезать пару раз, благо воспитание позволяло, и в этой дуэли сразу было бы ясно, кто выйдет победителем. Но Серафима предпочитала снисходительно улыбаться, поскольку именно такая реакция выводила Елизавету из себя и не позволяла остальным сотрудникам сделать окончательные выводы относительно чьей-то правоты. Обычно логика человеческих отношений подсказывает: не прав тот, кто орет и хамит. Именно поэтому незаслуженно оскорбленные и пытающиеся оправдать поруганную честь истеричными воплями в адрес обидчика выглядят в глазах окружающих крайне непривлекательно. Чем громче кричишь, тем меньше тебя слушают. Поэтому Сима предпочла демонстративно игнорировать нападки коллеги, снисходительно улыбаясь, когда Симбирцева доводила ее особенно изощренно. Так улыбается крестьянин, глядя на бестолковую курицу, с воплями носящуюся вдоль плетня в поисках выхода на свободу. Или хозяйка с мухобойкой в руке, наблюдающая за мухой, бьющейся о стекло рядом с раскрытой форточкой.