Целую неделю мы провели в Неаполе. Потом в порту стало слишком жарко, и сильный запах серы отравлял воздух. И вот мы удалились сюда, чтобы несколько освежиться.

«Амфисбена» бросила якорь против морского пляжа, носящего смешное имя Кокумела. Завтра или послезавтра мы тронемся отсюда в дальнейшее плаванье. Ближайшая наша остановка, не очень скорая, будет Палермо. Сегодня я проведу день в воспоминаниях нашей неаполитанской недели. В Неаполе жизнь наша состояла из прогулок и экскурсий. Довольно часто в них принимали участие г-жа Брюван, супруги Сюбаньи и Жернон. Что касается Антуана, то он спускался на берег только один раз. Он все время стонет и жалуется. Между тем, по-моему, состояние его здоровья улучшается. В единственной своей прогулке он просил меня сопровождать его. Было около пяти часов вечера. На набережной мы наняли одну из трясучих колясок, пышно называющихся «каретами», лошади которых на лбу украшены фазаньими перьями. В этом экипаже мы объехали город; правил лошадьми длинный дылда, бешено хлопавший своим бичом. В это время дня в Неаполе жарко и пыльно, не говоря о том, что его жесткая мостовая из лавы — порядочное испытание. Но Антуан очень хорошо выдержал это испытание. На возвратном пути, когда мы спускались по via Toledo, он остановил экипаж, чтобы пройтись немного пешком. Идя не спеша, мы очутились перед лавкой черепаховых и коралловых изделий, в которых здесь нет недостатка. Они забавны, эти лавки. Тут представлены все оттенки черепахи, от самого темного до самого светлого, и можно найти все разновидности кораллов, от самых ярких красных до нежнейших розовых. Я попросил у Антуана позволения купить кое-какую мелочь. Я купил разрезательный нож матушке и какие-то безделушки г-же Сюбаньи и г-же де Лерэн. Довольно красивая девушка показывала нам вещи на выбор, Антуан смотрел на нее внимательно и хитро. Когда мы уже вышли, он быстро повернулся, чтобы посмотреть на нее еще раз. Я уловил в его взгляде грубость и похоть прежнего Антуана. Ну, ну, парень выздоравливает, и к нему возвращается аппетит жизни!

Один раз утром мы с г-жой де Лерэн поднялись к монастырю Сан-Мартино. Покуда наш экипаж медленно двигался по крутым подъемам, ведущим к монастырю, г-жа де Лерэн казалась печальной и рассеянной. Мы молчали почти всю дорогу, молча же мы прохаживались и по большому, залитому солнцем монастырскому двору… Г-жа де Лерэн остановилась перед двумя черепами, увенчанными лаврами, которые украшают балюстраду внутреннего дворика. Не удалось рассеять ее меланхолию и маленькому музею, помещающемуся в монастыре, несмотря на потешные памятники старинной неаполитанской жизни, несмотря на портреты комедианток и шутов, картинки уличных сцен, несмотря на удивительную карету, в которой Виктор Эммануил и Гарибальди совершили свой торжественный въезд в Неаполь, несмотря на прелестный вертеп с сотней одетых и размалеванных фигурок. Когда мы собирались уже уходить, сторож знаком поманил нас за собою. Он направился к окошку, которое и открыл. Оно выходило на маленький балкон.

У г-жи де Лерэн вырвалось восклицание радостного удивления. Балкон этот висел в пустоте, приделанным к отвесной стене старого монастыря. Под ним расстилался весь Неаполь с его колокольнями, крышами, домами, площадями, улицами, гаванью, залитый солнцем, полный движения и жизни Неаполь; Неаполь, чей глубокий и буйный гул доходил до нас глухим и отдаленным шорохом. После монастыря с черепами, увенчанными лаврами, после музея крашеных кукол, старой рухляди, игрушек, этот большой утренний город, деятельный, красочный, был как бы зовом жизни.

Г-жа де Лерэн откинулась назад, как будто у нее закружилась голова, и закрыла глаза. Я был готов в эту минуту схватить ее в объятия, прижаться губами к ее закрытым глазам, смешать свой голос с человеческим гулом, доносившимся до нас, и рассказать ей, наконец, про свою любовь, муки, надежды. Но подошел сторож, и она порывисто ушла с балкона, покуда я давал человеку чаевые, которых он дожидался.

Почему она не хочет выслушать меня? Почему ей, по-видимому, не хочется услышать от меня любовного признанья? Увы, боюсь, что я слишком хорошо понимаю причины такого отношения! Существует тема, которой она не хочет позволить мне касаться. Это так, потому что она добра, потому что ей слишком дорого стоит ввергать меня в отчаянье, сказав, что никогда она меня не полюбит, никогда не будет моею. Но тогда зачем она поехала на этом судне, зачем согласилась участвовать в этой поездке, которая должна была соединить нас бок с боком на долгое время? Зачем по временам у нее такой вид, будто она подзывает меня жестом или взглядом? А между тем она не кокетлива и не жестока. Я всегда находил ее откровенной и прямой. Если бы я ей не нравился, она бы не допустила меня в течение четырех месяцев быть постоянным спутником в ее прогулках. Иногда, начиная с этой поездки, я ловлю в ее взглядах оттенок внимания и интереса. Можно подумать, что она меня наблюдает, изучает меня. Она старается узнать мои вкусы, мои взгляды на жизнь, чего она никогда не делала раньше, когда у нас установился тон несколько поверхностной дружбы. Кто знает, в конце концов, может быть, она почувствовала мою любовь, мою безмолвную любовь?

Я получил небольшое письмо от Ива де Керамбеля, извещающее меня о смерти тетушки Гиллидик. Бедная дама скончалась на следующий день после моего отъезда в Марсель. Ему достается в наследство тридцать тысяч фунтов ежегодного дохода и прекрасное владение в Алжире, существование которого странная вдова тщательно скрывала от своего племянника. Сколько на свете чудаков! Матушка тоже прислала мне длинное и нежное письмо. В узкой своей провинциальной жизни она счастлива узнать, что я нахожусь в этих прекрасных краях. Есть еще более прекрасный край, матушка, край любви и счастья, но войду ли я в него когда-нибудь? Из тех ли я людей, которым удается силой открыть золотые врата в тот край?

В течение нашей неаполитанской недели мы, разумеется, посетили Помпеи. Я был несколько разочарован. Конечно, Помпеи — единственное место по своему сохранившемуся разрушению, если можно так выразиться, но нужно сознаться, что в живописном отношении Помпеи довольно посредственны со своими правильными улицами, окаймленными одинаковыми домами. Некоторые из этих домов, однако, интересны и помогают воображению представить себе жизнь давних их обитателей. Некоторые еще до сих пор украшены фресками, оставшимися живыми под предохранившей их обмазкой. Один из них, дом Веттиев, сохраняет почти нетронутый вид с расписными комнатами, выходящими на внутренний дворик, где насажены грациозные цветы. Но всего больше я люблю в Помпеях фонтан. Он находится на маленьком перекрестке. Состоит он из простого мраморного чана, в который вода вливается через рот изваянной маски. Я люблю этот фонтан, потому что я видел, как г-жа де Лерэн над ним наклонялась и очаровательным жестом гладила стертую морду древней маски. Мы были одни в ту минуту. Г-жа Брюван и Жернон отошли от нас в сторону. Сюбаньи отстали слушать объяснения проводника. Мы были одни. Старая маска, казалось, улыбалась под лаской этой легкой руки.

Я воспользовался отсутствием наших спутников, чтобы повести г-жу де Лерэн в сторону дороги гробниц. Она на краю города и ведет в луга. Погребальные памятники по сторонам не представляют ничего интересного, но в них есть меланхолия, которой так не хватает развалинам Помпеи, развалинам слишком определенным, сухим, слишком поучительным. Так что в Помпеях понравился мне только скромный фонтан и полуразвалившиеся памятники. На подножие одного из них мы сели, г-жа де Лерэн и я. В своем платье простых линий, широкой соломенной шляпе, украшенной колосьями, она сама была несколько похожа на маленьких римлянок с фресок. Как у них, у нее был круглый зонтик. Она так же сидела на том же месте, где, вероятно, сиживала не одна из прежних маленьких помпеянок, которые теперь только щепотка пепла в углублении формы из лавы! И я смотрел с грустью на ту, что сегодня прогуливается. Не есть ли она в моей жизни преходящий образ, который когда-нибудь поглотит забвение? Судьба не для того ли свела нас на минуту, чтобы навеки разлучить? Расстанемся ли мы, как чужие, шаги которых только на секунду скрестились? Встретимся ли мы снова у фонтана на перекрестке, у фонтана, украшенного насмешливой и стертой маской, у фонтана, пустой чан которого не отражает лиц, у фонтана, где больше не пьют? При этой мысли сердце мое сжалось тоской. А между тем, даже если это и должно случиться, имею ли я право жаловаться? Что бы ни случилось, разве я не познал, хотя на минуту, облик любви и счастья?