— Ты хочешь вылечиться?

— Да, — пряча лицо в его ладонях, после довольно долгой паузы выдохнула Даша. И добавила почти шепотом: — Я так устала.

И тогда Дубровин понял, что незамедлительно должен помочь ей освободиться от себя, от той привязанности, надуманности, которая будет усугубляться с каждым днем. Он не сможет больше наблюдать эту замедленную агонию, растянутое на годы сосуществование двух совершенно разных, переставших любить друг друга людей. Нужно покончить с этим раз и навсегда, пока у них не родились дети. Дубровин заранее знал, что отношение к ним у него будет совсем иное, нежели к сыновьям от первого брака. Это будет другое чувство, полное отрешенности от себя, своих проблем, болезненное и полное горечи от сознания, что даже они не сделают их счастливыми. Тогда он заставит себя поверить в то, что у них с Дашей все в порядке, что все ссоры — мелочи, куда уж без них. Они будут изводить друг друга своим присутствием или проводить долгие вечера в одиночестве. И непонятно — что же лучше? Ведь и то, и другое будет приносить обоим страдание. Стас мучительно пытался найти нужное решение прямо сейчас. Он должен сказать или сделать то, что оттолкнет от него Дашу раз и навсегда. По крайней мере, нужно попробовать. Он обязан убедительно доказать свое предательство, свою ничтожность, мелочность.

— Скажи, а в чем лекарство? Больным иногда сам организм подсказывает, — улыбнулся Дубровин, глядя в голубые глаза, пристально изучающие его. Были видны только глаза — его ладони скрывали знакомые черты, и Стас мысленно дорисовал портрет. Внутри у него все сжималось. Он боролся с желанием поцеловать ее сейчас, подхватить на руки и держать, покачивая, как ребенка. Он чувствовал, что так мог бы выразить свою нежность, в который раз попробовать все исправить, но не сделал этого. Он заставил себя собраться, отключиться от ненужных мыслей — перед ним другая задача. — Так что же может помочь тебе?

— Ничего оригинального ты не услышишь. Я безоговорочно верила тебе всегда, поэтому ложь, измена — вот то, что оттолкнет бесповоротно, — выпрямившись, ответила Даша. — Наверное, как любого нормального человека.

— Почему? Многие живут во лжи десятки лет, оправдывая свой союз самыми разными причинами: дети, болезни, страх одиночества, привычка, безразличие.

— Я устала. Мы за все годы не говорили столько.

— Я надеюсь, что мы говорим серьезно, — назидательным тоном произнес Дубровин. Его глаза стали почти черными от внутреннего напряжения.

— Разговор принимает какой-то глупый оборот, ты не находишь?

— Нет. Я бы сказал, что он вступает в завершающую стадию.

Дубровин произнес эту фразу, придав своему лицу выражение надменного превосходства. Как будто у него был повод невероятно гордиться собой, но пока о нем знает только он. Даша испуганно отвела взгляд, поправила поясок халата и, нервно жуя губами, растерянно смотрела на огонь.

— Даша. Я давно должен был сказать тебе, что.

— Стас, давай поговорим после ужина. Я сейчас разогрею ростбиф. Его приготовила Лилия Егоровна.

Она сказала, что это ее фирменное блюдо. Мы должны будем завтра сказать ей, понравилось ли оно нам, — Даша перебила Дубровина и говорила быстро, отступая к выходу из комнаты. Казалось, она сдерживается, чтобы не выбежать, найдя спасение вне этих стен. — Я сейчас.

— Даша! — закричал Стас. И от этого крика она вздрогнула и замерла.

— Я слушаю тебя, Стас, — в ее дрожащем голосе было смирение и страх перед неизбежным.

— Дело в том, что я. Я обманул тебя. Я предал нас, все, что было и могло быть.

— О чем ты говоришь?

— Я изменил тебе.

— Что это означает? — Даша выпрямила спину и медленно подошла к Дубровину. До нее словно не доходил смысл услышанного. Ей пришлось немного запрокинуть голову, чтобы на таком небольшом расстоянии смотреть прямо ему в глаза.

— А что это может означать? — у Стаса хватило самообладания коротко усмехнуться. — Я изменил тебе с другой женщиной и не один раз. Это будет продолжаться. Кажется, я понял, что это означает.

— И что же именно? — гипнотизируя Стаса взглядом, спросила Даша.

— Свободу! — с вызовом ответил Дубровин и тяжело выдохнул. Он почувствовал нечеловеческую усталость. В пору бы опуститься на ковер и забыться долгим сном. Пусть он длится ровно столько, сколько нужно для того, чтобы, проснувшись, вернуться в мир, лишенный проблем.

Даша прижала холодные ладони к его пылающим щекам, улыбнулась. Стас увидел, как по лицу ее побежали две узенькие, прозрачные дорожки слез. Это была картина, которая разрывала ему сердце: два голубых озера разливались, затапливая все вокруг. Наводнение отчаяния, боли и страха перед будущим. Стас боялся, что стихия сметет на своем пути его решимость раз и навсегда принести любимой женщине освобождение. А Даша продолжала смотреть ему в глаза, и он не видел в ее взгляде вспыхнувшей ненависти, желания причинить ему боль. Он четко видел недоверие, смешанное с неизбежностью.

— Ты глупо врешь, — наконец сказала Даша.

— Я не вру! — в Дубровине проснулось природное упрямство. К тому же он действительно был с Аикой в один из самых безрадостных и бессмысленных в отсутствие Даши дней. Другое дело, что он, как и тогда, относился к этому, как к незначительному эпизоду в жизни мужчины, но сейчас нарочно раздувал его. Больше ничего не приходило в голову. Как она смеет посмеиваться над ним даже сквозь слезы?! — Это правда! Я не могу больше тебя обманывать. Ты думаешь, что я, нормальный мужик, остался один и сидел, ожидая, когда ты соизволишь ко мне вернуться?

— А я и не возвращалась, — перестав улыбаться, ответила Даша. — Как странно, что ты этого до сих пор не понял.

— Вот и прекрасно, — Дубровин был вне себя. Он уже не понимал что говорит. Его распирало от осознания несправедливости происходящего. Ни Даша, ни он не заслуживали этого. Попробовал бы кто-нибудь четыре года назад сказать ему, что все будет заканчиваться именно так!

— Здорово, пойду собирать вещи, — повернувшись, Даша направилась к выходу, но на полпути остановилась и, не оборачиваясь, спросила: — А почему сегодня? Почему ты не сделал свое признание позже?