* * * Как будто страшной песенки Веселенький припев — Идет по шаткой лесенке, Разлуку одолев. Не я к нему, а он ко мне — И голуби в окне… И двор в плюще, и ты в плаще По слову моему. Не он ко мне, а я к нему — во тьму, во тьму, во тьму. 16 октября 1943, Ташкент * * * А в книгах я последнюю страницу Всегда любила больше всех других, — Когда уже совсем неинтересны Герой и героиня, и прошло Так много лет, что никого не жалко, И, кажется, сам автор Уже начало повести забыл, И даже «вечность поседела», Как сказано в одной прекрасной книге. Но вот сейчас, сейчас Все кончится, и автор снова будет Бесповоротно одинок, а он Еще старается быть остроумным Или язвит – прости его господь! — Прилаживая пышную концовку, Такую, например: …И только в двух домах В том городе (название неясно) Остался профиль (кем-то обведенный На белоснежной извести стены), Не женский, не мужской, но полный тайны. И, говорят, когда лучи луны — Зеленой, низкой, среднеазиатской — По этим стенам в полночь пробегают, В особенности в новогодний вечер, То слышится какой-то легкий звук, Причем одни его считают плачем, Другие разбирают в нем слова. Но это чудо всем поднадоело, Приезжих мало, местные привыкли, И говорят, в одном из тех домов Уже ковром закрыт проклятый профиль. 25 ноября 1943, Ташкент ПОБЕДИТЕЛЯМ Сзади Нарвские были ворота, Впереди была только смерть… Так советская шла пехота Прямо в желтые жерла «Берт». Вот о вас и напишут книжки: «Жизнь свою за други своя», Незатейливые парнишки — Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, — Внуки, братики, сыновья! 29 февраля 1944, Ташкент * * * Deprofundis [4]… Мое поколенье Мало меду вкусило. И вот Только ветер гудит в отдаленье, Только память о мертвых поет. Наше было не кончено дело, Наши были часы сочтены, До желанного водораздела, До вершины великой весны, До неистового цветенья Оставалось лишь раз вздохнуть. Две войны, мое поколенье, Освещали твой страшный путь. 23 марта 1944, Ташкент * * * Третью весну встречаю вдали От Ленинграда. Третью? И кажется мне, она Будет последней. Но не забуду я никогда, До часа смерти, Как был отраден мне звук воды В тени древесной. Персик зацвел, а фиалок дым Все благовонней. Кто мне посмеет сказать, что здесь Я на чужбине?! 1944—1956 * * * Отстояли нас наши мальчишки. Кто в болоте лежит, кто в лесу. А у нас есть лимитные книжки, Черно-бурую носим лису. 1940-е годы ГОРОДУ ПУШКИНА И царскосельские хранительные сени… Пушкин О, горе мне! Они тебя сожгли… О, встреча, что разлуки тяжелее!… Здесь был фонтан, высокие аллеи, Громада парка древнего вдали, Заря была себя самой алее, В апреле запах прели и земли, И первый поцелуй… 8 ноября 1945, Фонтанный Дом ПРИЧИТАНИЕ Ленинградскую беду Руками не разведу, Слезами не смою, В землю не зарою. Я не словом, не упреком, Я не взглядом, не намеком, Я не песенкой наемной, Я не похвальбой нескромной … А земным поклоном В поле зеленом Помяну… 1944, Ленинград * * * Наше священное ремесло Существует тысячи лет… С ним и без света миру светло. Но еще ни один не сказал поэт, Что мудрости нет, и старости нет, А может, и смерти нет. 25 июня 1944, Ленинград * * * Опять подошли «незабвенные даты», И нет среди них ни одной не проклятой. Но самой проклятой восходит заря… Я знаю: колотится сердце не зря — От звонкой минуты пред бурей морскою Оно наливается мутной тоскою. И даже сегодняшний ветреный день Преступно хранит прошлогоднюю тень, Как тихий, но явственный стук из подполья, И сердце на стук отзывается болью. Я все заплатила до капли, до дна, Я буду свободна, я буду одна. На прошлом я черный поставила крест, Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест, Что ломятся в комнату липы и клены, Гудит и бесчинствует табор зеленый. И к брюху мостов подкатила вода? — И всё как тогда, и всё как тогда. Все ясно – кончается злая неволя, Сейчас я пройду через Марсово Поле, А в Мраморном крайнее пусто окно, Там пью я с тобой ледяное вино, И там попрощаюсь с тобою навек, Мудрец и безумец – дурной человек. Лето 1944—1945. 21 июля 1959, Ленинград |
