– Лева… – начала заводить его Марина, чуть понизив голос, и тут же бросила. – А, что с тобой говорить! К женщине подход нужен! А тебе все хиханьки, все смешочки…

– Ладно, я подумаю, – сказал Лева, пытаясь сменить тему. – А ты к Мишке успела? Слушай, я, кстати, тебе действительно очень благодарен. Я нашел этот документ, спасибо. Если бы не ты, не знаю… Вообще была бы трагедия.

– А какой документ-то? – вдруг заинтересовалась Марина.

– Свидетельство о рождении Женькино. Какую-то бумагу там получает, наверное. Грин кард или что-то в этом роде…

– А… – голос у нее стал суше. – К Мишке я успела, да. Мишка передает тебе большой привет и спрашивает, когда мы увидимся. Все втроем.

– Когда? – задумался Лева. Ему и самому было трудно понять – когда он занят, когда свободен. Едет ли он завтра в институт или нет, консультирует ли Катю, или просто сидит дома, чтобы разобраться наконец с дневником, – черт его знает.

– Но ты, видимо, очень занят? – еще более сухо спросила Марина. – Не надо мучиться, я найду, что сказать. Пока.

– Слушай, слушай! – заволновался Лева. – Ты ему скажи, что в воскресенье, может быть. Как у него дела вообще, ты можешь мне сказать или нет?

– Приезжай, сам посмотришь! – сказала Марина и уже почти повесила трубку, как вдруг Лева, чтобы загладить вину (какую вину-то, черт побери, ах да, Мишка, вот глупость), выпалил как-то невзначай:

– Слушай, мне с тобой хорошо сегодня очень было. Мне с тобой всегда хорошо…

Марина помолчала, а потом сказала тихо, чтобы Мишка, наверное, не слышал ее голоса, ее интонации:

– Давай еще… Скажи что-нибудь. Пожалуйста. Я хочу.

– Я хочу тебя сильно. Всю. Сейчас! – сказал Лева и повесил трубку, потому что больше не мог говорить.

Ее голос вдруг подействовал на него так, что он долго сидел, обхватив голову руками… Сумасшедшая. Сумасшедшая баба. Лева лег на кровать и стал хватать губами край подушки, где была утром ее голова. Ее щеки. Ее рот.

– Хочу тебя… Хочу, – говорил он бессвязно, шаря по простыне руками, перебирая простыни – вдруг от нее что-то осталось, какая-то нитка или длинный волос?

Сладкая тяжелая боль навалилась – и сверху, и изнутри. Отовсюду, в общем.

Такое случалось с ним редко.

Он просто не знал, что с этим делать. Идти к проститутке? А где ее взять-то, эту проститутку? Какой-то ужас…

Потом долго курил, обессиленный, сел к компьютеру и начал читать статью:

«Уважаемый Владимир Владимирович! Господин президент! Давно хотел рассказать вам о том, что у меня есть сын. Пока ему три года… Но ведь время летит быстро. Наступит день, когда он отметит свое совершеннолетие».

Он вдруг ясно представил ее ноги – раскрытые вначале, худые лодыжки, напряженные бедра, как она закидывает их быстрым легким движением ему на спину и мягко, плавно двигает его внутрь…

«Не нужно быть провидцем, чтобы понять, как дальше будет работать эта система…»

Он берет ее за плечи, кладет ладони сверху и тоже двигается туда – туда, где встречаются луна и солнце, туда, куда он никогда не достанет, не сможет, не…

«Если ваши советники считают, что наша армия…»

– Миленький, ну миленький! – просит она.

«Нужно быть полным идиотом…»

Спасибо, Калинкин. Спасибо, подумал Лева. Нужно быть полным идиотом, чтобы вот так сидеть за компьютером и распалять себя. Мужчина, вдруг потерявший женщину, – это страшная вещь. Но ведь он же ее не терял?

«Путин, – подумал Лева. – Всюду Путин. Везде один Путин. Даже у меня в постели. Ну практически… Что случилось с вашей лодкой? Она утонула».

Вообще-то ему нравилась эта фраза. Он бы и сам так ответил. Он бы и про то, что мочить в сортире, тоже сказал. Все это было правильно, по-нашему. Неправильно было другое. Путин как-то странно пролезал в его жизнь. Странно. Изо всех дырок…

Лева подошел к окну и заглянул на ту сторону улицы. В сквер. Когда-то, в детстве, лет двести назад, нет, лет тридцать пять назад, они встретили мужчину, потерявшего женщину. Он был похож на Гойко Митича.

Они шли по скверу и собирали заготовки для луков и стрел.

Падал снег. Редкие прохожие спешили домой погреться. В сквере было так чисто и пустынно из-за снега, что даже не верилось, что они находятся на планете Земля.

Лева подходил к фонарям и ловил ртом снежинки. Он ловил их ртом, как маленьких рыбок, которые плывут вверх по течению, потому что не могут не плыть.

В руках у него было уже много заготовок.

Это были огромные толстые заледенелые прутья, каждый из которых был выше него. Эти прутья было даже нелегко согнуть, до того они были хороши.

Они ходили по скверу вот уже час, но почему-то все никак не надоедало.

Сурен то и дело валился в снег на спину и отдыхал.

Отдыхая, он очень шумно дышал и орал что-то нечленораздельное. Но не по-армянски, а по-русски. Это были русские нечленораздельные слова.

– Хараша! – орал Сурен. – Гойко Митич хараша зимала!

За компанию Лева валился в снег рядом с ним и тоже начинал смотреть вверх. Заснеженные ветки, растворявшиеся над головами, покачивались в такт нечленораздельным словам.

– Хараша зимала бандамё'т пистолат! – орал Лева в пустой воздух, и мрачная ворона, недовольно глядя на него, перебиралась на соседнюю ветку.

– Колупаев! – орал Лева. – А что мы будем делать с нашими луками и стрелами?

Из темноты возникал Колупаев и за ноги переворачивал Леву с Суреном лицом вниз, чтобы они поели снега.

– На ворон охотиться будем! – отвечал на вопрос Колупаев. – Видишь, их сколько развелось. Пойдем, чего покажу.

Колупаев повел их в самый конец сквера, где в центре круглой клумбы сидел в кресле Ленин с бумажками.

Они немного помолчали, с уважением глядя на труд мыслителя, запечатленный в металле.

– Ильич! – сказал Колупаев. – Он бы индейцев в обиду не дал! Ни фига бы не дал! Сейчас бы все индейцы уже давно в СССР переехали. Жили бы тут, вигвамы строили. Чего нам, жалко бы им было земли? Сурен, тебе жалко бы было земли?

– Нет! – твердо сказал Сурен. – Но, я думаю, они и в городах бы тоже жили.

– Да! – сказал Колупаев. – Они бы и в городах бы тоже жили! Конечно! Только что бы они тут делали, а? Что бы они тут делали? – и он обвел руками родной скверик.

Лева закрыл глаза. Ему было до того хорошо, что он легко представил живого индейца в их сквере.

Только не зимой, конечно, а летом.

Индеец одной рукой вел цокающую копытами лошадь, а другой держал мороженое, осторожно слизывая большие куски яркими хищными губами. Ожерелье из бизоньих и медвежьих зубов болталось на мускулистой груди. Но все-таки это был не Гойко Митич. Это был какой-то индеец помельче.

Лева открыл глаза. Перед ними в черном воздухе все так же плавно и густо кружился снег.

– Да! – сказал он. – При Ленине бы все по-другому было. Сейчас бы все хорошо жили. И негры, и индейцы, и китайцы.

– Вот гады америкосы! – сказал Сурен, чтобы поддержать разговор. – Чего они этим индейцам жить нормально не дают? А?

– Не знаю, – сказал Лева, по-прежнему глядя на падающий снег. – Я бы им дал нормально жить. Хоть здесь, в СССР, хоть там, в Америке. Мне все равно. Мне земли не жалко.

Снег пошел еще гуще.

Казалось, Лева был весь заполнен снегом. Вся его душа была заполнена снегом – тихим и белым.

– Я бы вообще атомную бомбу на них сбросил! За индейцев. Они же целый народ истребили! – горячо сказал Сурен.

– Ты чего, дурак, что ли? – удивился Колупаев. – А индейцы что должны делать, когда ты бомбу сбросишь? Куда им деваться?

– Не знаю, – честно признался Сурен. – Может быть, только по большим городам пальнуть? Индейцы же в больших городах не живут.

– Смотрите! – тихо сказал Колупаев. – Смотрите, чувак чего-то ищет. Чего это он ищет?

И действительно, вокруг памятника, медленно приближаясь к ним, шел странный человек. У него были длинные волосы, и он был одет в куртку с бахромой. На нем не было никакого головного убора, а длинные носки штиблет ступали в снег с мягкой осторожностью, как будто он боялся оступиться.