Первый конверт лег на его стол во вторник. И Майрон Хеттингер сразу понял: что-то не так. Дело в том, что во вторник утром он практически не получал деловой корреспонденции. Письма, отправленные в пятницу, приходили в понедельник. Отправленные в понедельник находили адресата в среду, в редких случаях — на исходе рабочего дня во вторник. Этот конверт курьер принес утром.

Хеттингер взял его в руки, но вскрыл не сразу. Сначала пригляделся к нему. Адрес его конторы. Отпечатанный на обычной пишущей машинке. А вот штемпель воскресный. Припечатавший марку стоимостью четыре цента, которую почтовое ведомство выпустило в честь стопятидесятилетия известного колледжа на Среднем Западе. Обратного адреса Хеттингер не обнаружил.

Он вскрыл конверт. Вытащил из него не письмо, а фотографию, запечатлевшую двоих полураздетых людей. Мужчину лет пятидесяти с небольшим, лысеющего, полноватого, с длинным носом и тонкими губами. И женщину, по возрасту годящуюся ему в дочери, очаровательную, миниатюрную, улыбающуюся блондинку. Мужчина был сам Майрон Хеттингер, женщина — Шейла Бикс.

Хеттингер долго смотрел на фотографию. Потом положил ее на стол, поднялся, прошел к двери кабинета, запер ее. Вернулся к столу, сел, убедился, что, кроме фотографии, в конверте ничего нет. Потом разорвал фотографию на несколько частей, точно так же поступил с конвертом, обрывки положил в пепельницу и поднес к ним огонек зажигалки.

Менее уравновешенный человек разорвал бы фотографию и конверт на тысячи частей и выбросил бы в окно. Майрон Хеттингер на недостаток уравновешенности не жаловался. Фотография — не угроза, а лишь намек на угрозу, дымок, указывающий на наличие огня. Так чего трястись, не зная, что представляет из себя эта угроза?

В комнате неприятно запахло. Когда костерок в пепельнице догорел, Хеттингер включил кондиционер.

Второй конверт пришел через два дня, в четверг утром. Хеттингер ждал его, не испытывая страха. Он раскопал его в толстой пачке писем. Такой же, как и первый. Тот же адрес, та же пишущая машинка, та же марка. Только штемпель с другой датой.

На этот раз вместо фотографии короткое послание, отпечатанное на листе дешевой бумаги:

Автор неподписанного письма мог обойтись и без последних трех предостережений. Хеттингер не собирался обращаться в полицию или нанимать частного детектива. А уж предположение, что он может сделать какую-нибудь глупость, не лезло ни в какие ворота.

После того как конверт и письмо сгорели в пепельнице, а кондиционер очистил воздух, Хеттингер долго еще стоял у окна, оглядывая Восточную 43-ю улицу, и думал. Письмо взволновало его куда больше, чем фотография. Оно являло собой угрозу. Угрозу его упорядоченной жизни.

Майрон Хеттингер по праву мог гордиться своими достижениями. Идеальная работа: аудитор высшей квалификации, неплохо зарабатывающий тем, что каждый год помогал различным физическим и юридическим лицам уменьшать сумму налогов. Идеальная семья: жена Элеонор — на два года его моложе — поддерживала в доме идеальный порядок, изумительно готовила, не совала свой действительно длинный нос в его личные дела и ежегодно получала двадцать пять тысяч долларов от основанного им трастового фонда. И наконец, в довершение картины, идеальная любовница. Та самая женщина, что красовалась рядом с ним на фотографии. Шейла Бикс. С ней он отдыхал душой и телом, она же вела себя исключительно скромно, выставляя самые минимальные требования: оплата квартиры, карманные деньги, иногда чуть более крупные суммы на покупку одежды.

Идеальная карьера, идеальная жена, идеальная любовница. И этот шантажист, этот мистер Джордан, теперь угрожал разрушить три краеугольных камня, на которых покоилась хрустальная башня, построенная Майроном. Если эта чертова фотография попадет в руки миссис Хеттингер, она с ним разведется. Он в этом не сомневался. Если развод будет скандальным (а почему нет?), пострадает бизнес. А в итоге он может потерять и Шейлу.

Хеттингер сел за стол, закрыл глаза, забарабанил пальцами по полированной поверхности. Он не хотел терять клиентов, не хотел терять ни жену, ни любовницу. Работа ему нравилась, так же как Элеонор и Шейла. Он не любил Элеонор и Шейлу, не мог сказать, что любит работу. Любовь, в конце концов, чувство, далекое от идеала. Так же как и ненависть. Майрон Хеттингер не испытывал ненависти к мистеру Джордану, во всяком случае, не жаждал его смерти.

Но что же ему тогда делать?

Ответ, естественно, лежал на поверхности. В полдень Хеттингер вышел из кабинета, направился в банк, снял со счета тысячу долларов, которые по его просьбе выдали десятками и двадцатками, сложил их в коробку из-под сигар и отнес в камеру хранения на станции «Таймс-сквер». Ключ от ячейки вложил в конверт, адресованный мистеру Джордану, запечатал его, передал портье отеля «Слокам» и вернулся на работу, оставшись без ленча. К вечеру, то ли из-за мистера Джордана, то ли из-за пропущенного приема пищи, у Майрона Хеттингера разыгралась изжога. Пришлось пить соду.

Третий конверт принесли через неделю после второго. И потом такие же конверты приходили по четвергам еще четыре недели подряд. Вложенные в них письма отличались только в мелочах. Оставались прежними сумма, тысяча долларов, и способ передачи денег — через ячейку камеры хранения на станции «Таймс-сквер». Менялось лишь название отеля, где следовало оставить конверт для мистера Джордана.

Майрон Хеттингер в точности выполнял полученные инструкции: ходил в банк, оттуда — на станцию подземки, потом в указанный отель, после чего возвращался на работу. Всякий раз пропускал ленч, а в результате вечером его мучила изжога и приходилось лечиться содой.

Процедура становилась рутинной.

В принципе Хеттингер не имел ничего против рутины. Рутина означала некий установившийся порядок событий или действий, а Майрон Хеттингер порядок уважал. В своей личной расчетной книге он завел для мистера Джордана отдельную страницу, куда каждый четверг записывал потраченную тысячу долларов. На то были две причины. Во-первых, и прежде всего, Хеттингер не мог допустить неучтенных расходов. Свои бухгалтерские книги он содержал в идеальном порядке, и дебит у него всегда сходился с кредитом. Во-вторых, в глубине души он надеялся, что найдет способ списать расходы на мистера Джордана с подоходного налога.

Если же оставить в стороне четверговые прогулки, жизнь Хеттингера ничуть не изменилась. Заказы клиентов выполнялись точно и в срок с отменным качеством, два вечера в неделю он проводил с Шейлой, пять — с супругой.

Жене он, естественно, о шантажисте не рассказал. На такое не решился бы и круглый идиот. Впрочем, не рассказал и Шейле. Майрон Хеттингер всегда исходил из того, что личные дела ни с кем нельзя обсуждать.

Когда от мистера Джордана поступило шестое письмо с требованием денег (седьмое, если учесть первое, с фотографией), Хеттингер запер дверь кабинета, сжег письмо и в глубоком раздумье откинулся на спинку кресла. И просидел целый час. Он думал.

Его не устраивало еженедельное расставание с одной тысячей долларов. Огромными деньгами по меркам Майрона Хеттингера. И для того чтобы подсчитать, что за год с такими вот выплатами набегало пятьдесят две тысячи долларов, не требовался диплом аудитора. Нужно поставить крест на этих расходах.