На четвертый день выглянуло солнце, и Карим велел спутникам спрятаться в кусты. Сам занял позицию на склоне. Следил за циферблатом часов. Когда пришло время, снял защитную крышку с пусковой трубы и замер в готовности.

Ждать пришлось недолго. Сначала вдали возник гул, затем показалось серебристая точка, все увеличивающаяся в размерах, вскоре реактивный штурмовик с грохотом развернулся над горой и пошел вдоль ущелья. Карим, услышав писк («стрела» поймала цель), нажал на спуск.

Тонкая ракета, словно гадюка, вытянувшаяся в линию, прыгнула из пусковой трубы и в несколько секунд догнала штурмовик. Нырнула прямо оранжевое пламя, бьющее из двигателя, и самолет сразу словно вспух. Вспышка озарила мрачное ущелье; когда до склона, где стоял Карим, донесся грохот взрыва, штурмовик, кувыркаясь, достиг дна ущелья. И смялся о камни ручья, словно пластилиновая игрушка.

– Алла акбар! Алла акбар!

Спутники Карима, выскочив из кустов, палили вверх из автоматов, вопя и приплясывая. Расстреляв по рожку, подбежали к нему.

– Пойдем! – скаля зубы закричал Юсеф (в ту пору его тоже звали иначе). – Туда! – он указал на дно ущелья. – Заберем у них документы, оружие.

Карим некоторое время молча смотрел на их потные, счастливые лица, затем молча указал на кусты. В глазах Юсефа мелькнула обида, но тут же исчезла. Он без слов обнял за плечи ничего не понявшего Ахмада, и увел его в укрытие. А Карим, отбросив использованную трубу, присел на корточки. Ждал.

Прошло не менее двух часов, прежде чем он встал и поднял с камня вторую «стрелу». Прислушался. Но в этот раз ждать пришлось долго. Наконец вдали снова послышался знакомый гул, серебристая точка возникла вдали, и такой же, как и первый, штурмовик с грохотом развернулся над горой.

И снова хищная гадюка с дымным шлейфом на хвосте ужалила нырнувший в ущелье самолет. Снова вспышка, грохот, и подстреленная стальная птица смялась на камнях ручья. Неподалеку от первой.

В этот раз Юсеф с Ахмадом не стреляли. Выбежав из кустов, смотрели на Карима с немым обожанием. Если бы он сейчас приказал им прыгнуть вниз, прыгнули. Но он не приказал…

Он ничего не стал объяснять Абдулле, хотя тот долго допытывался потом, как ему удалось. Не хотел. Да и как было рассказать о том, как он две недели рыскал по горам, пытаясь определить маршруты полетов, а потом еще неделю, без еды, окоченевший сидел на этой горе с часами в руках, определяя время подлета и траекторию разворота летавших на бомбардировку «зеленки» штурмовиков. Где-то далеко в русском штабе прочертили эту линию и вручили карты пилотам. Менять ее время от времени в штабе сочли излишним – война шла с дикими горцами, не способными проникнуть в сокровенную тайну замыслов выпускников военных академий. Пилотам даже не приказали отстреливать при развороте тепловые ракеты, способные сбить с цели «стрелы», – для экономии военного имущества. А после того, как не вернулся на базу первый самолет, второй послали тем же маршрутом – искать. Видимо, решили, что первый просто зацепился крылом за склон…

Перед тем, как уехать в Афганистан, Карим заглянул к брату. Молча сунул толстую пачку зеленых купюр.

– Не возьму! – отшатнулся брат. – На этих деньгах – кровь!

– Кровь, – согласился Карим. – Но это кровь моих детей. И они хотят, чтобы мои племянники не голодали.

Брат молча склонил голову.

– Меня наверняка будут искать, придут к тебе, – продолжил Карим. – Скажи им, что меня убили в горах при обстреле. На кусочки снарядом разнесло, хоронить было нечего.

– Они не поверят, – возразил брат. – И придут снова.

– Не придут. Я не буду больше сюда ходить. Ты видишь меня в последний раз. Так что для тебя я тоже умер.

Он обнял брата и исчез в темноте…

В стороне послышался шорох, и Мумит поднял голову. Девчонка сидела, отбросив в сторону одеяло, выразительно протягивая к нему скованные стальными браслетами руки. Левая кисть обмотана грязным бинтом.

Мумит встал, достал из кармана ключ и расстегнул браслеты. Затем снял их и с лодыжек пленной. Девчонка встала и, неуверенно ступая, отошла в сторонку. Пока она, присев, делала свои дела, Мумит стоял, не спуская с нее глаз. От такой можно ждать всего.

Когда Юсеф, перетянув левый мизинец девчонки шнурком, в одно мгновение снес ножом две верхние фаланги, она не упала в обморок. Тоненько ойкнула. Две крупные капли выкатились из ее глаз. Но тут же она закусила губу и молчала все время, пока Юсеф неуклюже бинтовал ей руку. А затем с ненавистью сказала прямо в объектив видеокамеры:

– Папа все равно вас убьет! Всех!..

Мумиту пришлось стирать эти кадры перед отправкой. Это вполне мог сделать и человек Хасана, но Мумит не хотел, чтобы Хасан видел. Если его людей впечатлило…

Девчонка вернулась назад, и он снова сковал ей руки и ноги. Достал из рюкзака пачку печенья, молча бросил ей на колени. Поставил рядом кружку с водой: хочешь умывайся, хочешь – пей. До вечера все равно ничего не получишь. За водой надо ходить к роднику, не близко. И ночью – чтобы не заметили.

Он взял опустевшую банку консервов, подобрал остатки галетой. Твердое тесто плохо впитывало мясной сок. Хлебом было бы лучше. Но хлеба они не видели давно. А мужчина должен есть мясо…

– Ты должен взять другое имя! – сказал ему командир школы моджахедов в Афганистане, знакомясь с новичками. – Абд-аль-Карим (великодушный) тебе не подходит.

– Пусть будет Абд-аль-Мумит (убивающий), – предложил Карим.

Командир внимательно посмотрел на него.

– Может, лучше Абд-аль-Мунтаким (мстящий)?

– Я не буду им мстить, – хмуро ответил Карим, – я буду их убивать…

В школе ему понравилось, хотя Юсеф и Ахмед ворчали – тяжело. Жилистое тело Мумита благодарно отзывалось на военные занятия, ему нравилось стрелять и учиться делать мины. Еще больше ему нравились занятия по разработке и планированию операций – здесь он был первый.

Когда учеба закончилась, командир школы вызвал его к себе. Рядом с ним сидел на ковре, поджав ноги, незнакомый Мумиту мужчина средних лет. Чернобородый, с умными живыми глазами.

– Ты наш лучший ученик, – сердито сказал Мумиту командир, даже не предложив ему сесть, – а я не знаю: отправить тебя обратно или расстрелять прямо здесь.

– Почему? – спросил Мумит.

– Ты не веришь в Аллаха, милостивого и милосердного. Ты избегаешь молитв и дерзко разговариваешь с имамом. Он жаловался. Все мои выпускники готовы отдать жизнь за Аллаха хоть сейчас. А ты нет.

– Я нужен Аллаху живым, – спокойно ответил Мумит.

– Собака! – выругался начальник и вытащил пистолет. Чернобородый незнакомец остановил его жестом.

– Почему так думаешь? – спросил с любопытством.

– Когда я спросил имама, почему Аллах позволил кафирам убить моих детей, он ответил, что Аллах решил сделать меня своим мечом, разящим неверных. И я должен быть благодарен за такую милость. Я благодарен. Меч, чтобы разить, должен жить.

– Но человек, который не боится Аллаха, может предать нас и перейти на сторону врага, – сказал чернобородый, хитровато поглядывая на Мумита. – Что скажешь?

– В моей стране на сторону врага перешли имамы и даже муфтий, – спокойно ответил Мумит. – Русские простили им объявление джихада. А мне никто не простит два самолета, четырех летчиков и трех пехотных офицеров.

Чернобородый одобрительно кивнул.

– Вернешься к Абдулле? – спросил.

– Нет. У Абдуллы много людей. У каждого – родственники, друзья, сотни людей знают, где искать Абдуллу. Скоро его поймают или убьют. Я хочу убивать кафиров много и долго. Поэтому у меня будет мало людей.

– Я забираю его, – повернулся чернобородый к командиру школы. – И всех, кого он возьмет с собой.

Так он познакомился с Хасаном…

Удивленный возглас отвлек Мумита. Он поднял голову. Ахмед стоял с пулеметом наперевес, нацелив его на вход в пещеру. Волк!

Мумит сделал знак Ахмеду опустить оружие – стрельбы только не хватало! Волк стоял спокойно, с любопытством поглядывая на всполошившихся людей, а затем трусцой спустился вниз. Не спеша, пошел вдоль стены, принюхиваясь. У расщелины задержался, выглянул и некоторое время стоял задом к людям. Затем, пятясь, вернулся и снова потрусил у стены. У таинственного лаза опять остановился, нырнул в него, но очень скоро вернулся – видно, там ему пришлось несладко.