Тем временем начали подходить главные силы. Пехота, снаряженная «с миру по нитке», но на вид вполне боеспособная. Над строем, вместе с обычными пехотными пиками колыхались алебарды и гизармы, вужи[38] и цепы, даже косы и вилы, но порядок на марше поддерживался почти идеальный – колонна по четыре, впереди капитаны и лейтенанты, знаменщик нес штандарт с зеленым полотнищем, на котором изгибал спину рыжий кот.
Первый полк свернул с дороги и направился влево, к маленькой, брошенной хозяевами вилле, – видимо, кто-то из дворян любил в прежние времена отдыхать за чертой города.
Кучка всадников обогнала неспешно вышагивающих по раскисшей земле пехотинцев, поднялась на холм. Один из них остановил светло-солового скакуна прямо напротив парочки разведчиков. Судя по дорогому, обшитому золотом плащу, круглому шлему с серебряной насечкой и горделивой посадке, это мог быть неизвестный генерал, решивший испытать Аксамалу на прочность. Гуран еще раз пожалел, что нет под рукой арбалета достаточной мощности. Ведь можно же заказать мастерам-оружейникам! Самострел не лук, можно и на полозьях установить, а можно и прямо на крепостной стене, на прочной раме, и пристрелять заранее… Говорят, знал бы, где упадешь, соломы подстелил бы.
А вражеский генерал завел с подчиненными долгий разговор. Гуран даже устал ждать, чем все это закончится, и перевел взгляд на продолжающую прибывать пехоту.
Ну, и где же обещанные десятки тысяч?
Пришлых солдат оказалось гораздо меньше. Четыре полных полка пехоты. Потом потянулся обоз, который обогнали несколько сотен конницы. Последним прошагал полк, снаряженный похуже других. Вместо бригантинов и шлемов – мохнатые шапки и безрукавки из овчины мехом наружу. Самые что ни на есть обычные крестьяне…
И это все?
Вельсгундец почувствовал, что надежда, угасшая, подобно угольку в брошенном под дождем костровище, вновь начинает разгораться. Конечно, даже от шести-семи тысяч отбиться будет трудно, ужасно трудно… И все же это лучше, чем безнадежное противостояние силам противника, что превосходят в несколько раз твои собственные.
Хотя… Если задуматься…
Опытный военачальник, искушенный в тактике и стратегии куда больше, чем вчерашний студент, может легко ввести в заблуждение защитников твердыни. Например, показать им лишь то, что сам захочет. Кто знает, может быть, у него в запасе вымуштрованные пехотинцы с лестницами, фашинами, таранами и требушетами? Вдруг осадные башни ждут не дождутся в соседней роще, когда их поволокут к стенам? А настоящий хитрец способен и пару-тройку колдунов припрятать для решающего удара. Причем хороших, не чета мэтру Абрельму…
Как же узнать, в открытую с ним играет чужой генерал или припрятал несколько козырей в рукаве? Кстати, что он там делает?
Всадник на соловом скакуне резко отмахнул рукой. Так, будто отдал приказ, невыполнение которого может стоить подчиненным головы. Развернулся и поехал вниз, к подножью холма. Ординарец на сером коне потянулся следом. За ними гурьбой скатилась свита – то ли офицеры, то ли телохранители.
Командир разведчиков ни с того ни с сего ожег плетью вороного коня и помчался в противоположную сторону. Надо полагать, спешил с выполнением приказа.
Флана с трудом сдержала смех, когда Жискардо Лесной Кот вместо военных распоряжений вдруг выпалил в лицо Медвежонку:
– Ты должен отдать мне свою девку!
Под кондотьером перебирал ногами красивейший – светло-желтый, даже чуть розоватый, с голубыми глазами – жеребец, раздувал розовые ноздри. Жискардо удерживал его на месте легко и непринужденно, одной рукой. Его широкоплечая фигура в дорогом плаще, вороненой кольчуге, шлеме с серебряной стрелкой переносья излучала силу и уверенность, серые глаза горели огнем на покрытом красноватым загаром лице, которое окаймляла ровно подстриженная седая борода. Только голос, высокий, визгливыми нотками вызывающий воспоминание о базарной торговке, звучал чуждо и нелепо.
Эре нашел в себе силы возразить. Правда, неуверенно и без должного азарта.
– Это нечестно, командир… – отводя взгляд, проговорил он вполголоса.
– А прятать от меня добычу честно? – насупился кондотьер.
– Она – не добыча.
– Подумаешь! Мне плевать!
– Она – не добыча, – по-прежнему глядя в сторону, стоял на своем Эре.
– Она слишком хороша для тебя. И этим все сказано!
«Интересно, откуда он узнал обо мне? – подумала Флана. – Хотя… Мир не без добрых людей. Почему-то Жердина постарался отъехать в сторонку, как только появился кондотьер».
– Командир… – Медвежонок почти умолял. На лице его боролись многолетняя преданность предводителю и въевшееся в кровь желание защищать свое. Неважно, что это – дом, женщина, конь, меч, драная овчина. На лейтенанта было жалко смотреть. Словно сторожевой кот, привыкший охранять хозяина, получающий за службу кости с ошметками жирного мяса и лижущий в благодарность руки повелителя. И вдруг вместо награды он получает сапогом по ребрам, но не рычит, не шипит, а недоуменным мяуканьем как бы старается сказать: «Как же так? За что? Разве я заслужил?»
Но Флана не испытывала сострадания к Эре. Уж если ставить перед собой высокие цели, то и идти к ним надо, сцепив зубы и позабыв о слюнявой жалости. Да и за что? Один из многих самцов, положивших глаз на нее? Чем он лучше посетителей «Розы Аксамалы»? Те отдавали за время, проведенное в постели с нею, деньги, а он расплачивался едой, кровом и относительной безопасностью путешествия. И уж совсем глупо было бы говорить о каком-то чувстве, которое могло бы между ними возникнуть.
– Медвежонок! – Голос Жискардо хлестнул, как плеть. Не легкая шестихвостка, которой вовсю пользовались в борделе, а тяжелая, сплетенная из сыромятной кожи, из тех, которыми окраинские юноши на скаку убивают поджарых степных котов.
Четверо телохранителей кондотьера – все как на подбор бородатые крепыши, запросто гнущие в ладони подкову, – придвинулись поближе.
Эре едва не завыл, вцепился правой ладонью, против воли тянущейся к рукоятке меча, в луку.
– Медвежонок? – Лесной Кот произнес кличку вкрадчиво, будто сопереживал трудному выбору подчиненного.
И лейтенант сломался. Под грубым напором он, быть может, стал бы сопротивляться, но ласка в голосе кондотьера добила его вернее удара в спину. Он кивнул, выдохнул побелевшими губами:
– Забирай…
Жискардо довольно осклабился. Сверкнули белые, никогда не знавшие табака зубы.
– Спасибо! Спасибо, друг!
И когда на лице Эре возникла донельзя довольная улыбка, Флане захотелось плюнуть ему в глаза. Но вместо этого она подобрала поводья серого и стукнула его каблуками, направляя коня вслед за новым покровителем, который даже не узнал ее имени.
Чем дальше на север, тем больше беженцев попадались навстречу отряду. Простолюдины съезжали целыми семьями – по два-три поколения на одном возу. Коровы, козы, овцы с трудом поспевали за груженными чем попало телегами. Кричали куры, утки и гуси в плетеных корзинах. Люди затравленно озирались…
Дворян в толпе попадалось меньше. Издревле предгорья Туманных гор обживали вольные переселенцы, особо не утесненные знатью. Но кое-кто из выслужившихся в армии небогатых дворян получал землю – леса под вырубку, недра под добычу медной и железной руды.
Теперь бежали все. Бросая нажитое. Лишь редкие смельчаки, скорее отчаянные, чем разумные, оставались, чтобы защитить свое добро.
О причине исхода расспрашивать не пришлось. Она витала в воздухе. Щедро приправленная смущением мужчин, отчаянием в глазах женщин, затравленными лицами ребятни.
Дроу сошли с гор.
Остроухие карлики никогда не смирялись с подступившими вплотную к их угодьям людьми. Лишь сила оружия Сасандры удерживала клановых вождей от опрометчивых поступков. И то не всех. Отчаянных голов в горах Тумана хватало всегда. Но цепь фортов, отстроенная империей в левобережье Гралианы, прикрывала весь Барн и бо2льшую часть Гобланы от набегов остроухих. И все равно приходилось довольно часто отправлять роты копейщиков при поддержке вольнонаемных стрелков и следопытов на правый берег. Мстить. Усмирять. Остужать пыл.