И тем не менее остатки банды Кулака упрямо гнали коней на север. Сразу после взятия Медрена кондотьер расторг договор с генералом дель Овиллом. Новички – Антоло и Кирсьен – удивлялись сперва. До сих пор наемники где надо и не надо цитировали «Уложение Альберигго» – одна война, один хозяин и так далее. А тут вдруг взяли и сорвались, плюнув на присягу. Но коморник отряда Почечуй быстро растолковал молодым и неопытным, что присягали они не лично генералу, а империи, а коль его высокопревосходительство предал Сасандру, объявив себя правителем сопредельной земли, то и служить ему они не собираются.

А Кулак добавил пару слов позаковыристее, о том, что именно прорыв его банды в Медрен сыграл решающую роль в победе, но ему не только никто благодарности не объявил или денежного вознаграждения на выживших бойцов, но даже не позвали на военный совет, начавшийся сразу после переезда ставки генерала в город.

В самом деле, как рассказывали очевидцы (прежде всего кондотьеры Меуччо и Желвак), отчаянно сопротивляющиеся защитники Медрена ни с того ни с сего начали бежать со стен. Словно демонов увидели за спинами имперской пехоты. И уж тут-то не взял бы крепость только полный тупица. Отчего же храбрые, исполненные высочайшего боевого духа, пускай не всегда хорошо обученные, латники, стража и ополченцы сдались? Ведь они успешно противостояли шестикратно превосходящим силам противника и даже уничтожили четвертый пехотный полк, сведя это превосходство к четырехкратному? В армии болтали всякое, чего только не предполагали! Но наемники, сражавшиеся в резиденции ландграфа Вильяфа, и прежде всего Антоло с Киром, догадывались, в чем дело.

Наследник престола, мальчишка Халльберн, оказался носителем сильнейшего чародейского потенциала, что в совокупности со старинным амулетом, который его светлость случайно обнаружил в сокровищнице, дало неожиданную смесь чувств и эмоций окружающих. Необученный мальчик сумел превратить простых людей, живших в Медрене и съехавшихся туда из окрестных сел, в подлинных героев. И это без всяких магических формул, заклинаний, практики мысленного контроля силы и тому подобных изысков, обучаясь которым и становятся волшебниками. Просто честная и бесхитростная душа отвечала на постоянные нравоучения отца – вот, де, хорошо бы сплотиться всем, как один, в едином порыве противостоять врагам династии, доказать всей Тельбии, что самые лучшие люди живут в Медренском графстве. Какой же мальчик двенадцати лет не мечтает стать героем? А если еще героями будут все окружающие тебя люди, от няньки до капитана гвардии?

Жаль только, что барон Фальм тоже подобрался к решению загадки. Конечно, его не могло не заинтересовать повальное бесстрашие тельбийцев, их мужество и служение долгу – свойства в настоящие времена довольно редкие. Барон, скорее всего, наблюдал, размышлял и делал выводы. Уж если Антоло сумел догадаться! А проницательности у обортня-котолака не отнять…

Рука слуги, продавшегося с потрохами барону, которая сорвала медальон с шеи Халльберна, нарушила связь между мальчиком и амулетом. И медренцы, бившиеся до этого момента без страха и упрека, вдруг побежали. Считаные единицы сохранили верность мертвому уже ландграфу, но их в панике сбивали с ног и топтали бывшие соратники, в один миг перешедшие от яростного сопротивления к позорному бегству.

Нет худа без добра. Именно это спасло отряд Кулака от полного истребления. Капитан, командующий гарнизоном, снял со стен и бросил на освобождение особняка его светлости лучших воинов. Двери, которые Почечуй, Клоп, Витторино и Лопата запирали за собой и заваливали всяким хламом, не задержали бы надолго медренцев, горящих жаждой справедливого возмездия. Но неожиданно они оказались в меньшинстве, вынуждены были защищаться или сложить оружие.

Антоло поправил капюшон плаща. Оглянулся.

Наследник Халльберн, или просто Халль, как теперь его называли в отряде, упрямо рысил рядом с Белым. Никто его не уговаривал и, упаси Триединый, не принуждал. Просто, когда те из наемников, кто еще держался на ногах, принялись собирать мертвецов и перевязывать раненых, он подошел к Кулаку, безошибочно определив в нем предводителя:

– Вы будете за ним гнаться?

Не было ни малейшей нужды объяснять, за кем это «за ним». Кондотьер, стоящий на коленях у тела Мудреца, молча кивнул.

– Я обещал его убить своими руками, – без обиняков заявил Халльберн.

– Это будет нелегко, – сказала Пустельга. Она выглядела не намного краше мертвецов – черные тени под глазами, побелевшая кожа, туго обтянувшая скулы. Видно, не один год они странствовали и сражались вместе, а вот теперь погиб Мелкий, да и Мудрец, чье мастерство фехтовальщика вызывало восхищение рядовых и офицеров не только в банде Кулака, пережил его на какой-то десяток дней. А все по вине одного и того же человека. Вернее, не человека.

– Я не боюсь, – твердо отвечал мальчик. – Я хочу и буду учиться убивать. Я уже много умею. Испытай меня! Меч, копье, корд, арбалет…

– Я не о том, – дернула щекой женщина.

– Барон задолжал слишком многим, – пояснил Кирсьен. – Кто здесь не хочет видеть его кровь на своем мече? – Тьялец обвел глазами присутствующих.

– Где-нибудь в другом месте поищи… – зло проворчал Бучило. Уж ему-то скорое удовлетворение от мести никак не грозило – шестопер Джакомо сломал бородатому северянину ногу. Хорошо еще, если хромать до конца жизни не будет.

– Да что… энтого… меч? – потер бороду Почечуй. – Я его, шволочь… энтого… проклятую, жубами грыжть… энтого… готов! Жубов только мало… – пожал плечами коморник, вызвав язвительную усмешку Пустельги..

Остальные закивали. Кое-кто взмахнул оружием. Оно и неудивительно – Антоло, хоть и считал себя всю жизнь человеком сугубо мирным, предпочитающим бесшабашное веселье суровому бою, тоже чувствовал такую ненависть к оборотню, что, если бы не предательская слабость в конечностях после пыточного приспособления, бросился бы в погоню хоть сейчас.

– Все равно! – упрямо сжал губы Халльберн. – Я хочу ехать с вами. Никто не знает, чей меч достанет проклятого убийцу. Так почему же не мой?

– Молодой… энтого… еще, – попытался урезонить мальчика коморник. – А в дороге, чай… энтого… не мед.

– Я не боюсь. Я езжу верхом!

– Цельный день? Да из дня в день, лопни мои глаза? – прищурился Кольцо.

– Ну и что? Я поеду! – Наследник топнул ногой. Упрямец! Но его упрямство – никто не решился бы возразить – происходило не от каприза избалованного ребенка, а от уверенности человека, в одночасье потерявшего всех родных и ставшего взрослым.

Зубоскал Кольцо открыл было рот, но ляпнуть глупость не успел.

– Пускай мальчик едет, – глухо проговорил Кулак. – Он имеет право. Не меньшее, чем любой из нас.

– Эх, не шправитша! – махнул рукой Почечуй.

– Справится! – жестко припечатал кондотьер. – Захочет отомстить – справится. А не сумеет, значит, не дано. Месть, мальчик, не каждому дается.

– Не зови меня мальчиком! – возмутился наследник.

– Ты теперь в моей банде. – Кондотьер поднялся, держась за простреленный бок. – Как хочу, так и буду звать. – Немножко подумал и добавил: – Но ты в чем-то прав. Ты заслужил, чтобы тебя не считали ребенком. Имя?

– Халльберн.

– Длинно! – покачала головой Пустельга.

– Да, длинно, – согласился кондотьер. – Халль – гораздо короче. Мы будем звать тебя Халль.

Почти день наемники потратили, чтоб похоронить павших.

Мудрец. Ормо Коготок. Куст. Серый. Комель. Волчок. Клоп. Джизло Рябой.

Раненых отправили в обоз, отсыпав лекарям изрядно серебра из отрядной казны.

Собирали коней. Укладывали вьюки. Прощались с теми, кто гнаться за котолаком не захотел. Месть – дело добровольное. Трудно ожидать самоотдачи от воина, поднятого в путь не жгущей сердце ненавистью, а приказом командира или ожиданием вознаграждения.

Ночь провели без сна, в раздумьях – куда мог направиться барон Фальм?

Уж очень много разных черт, каждая из которых принадлежала другому народу, он в себе совмещал. Лотанское произношение и вельсгундская бородка. Кольцо в ухе на фалессианский манер и широкий боевой пояс дорландцев. При этом барон называл своей родиной Итунию, но ранее был замечен в горах Тумана, где поставлял оружие восставшим против империи кланам дроу.