Старый, завербованный ещё предшественником Михаила, агент, врать не мог. Да его распирало от радости, что в кои-то веки пригодился! Ошибаться… Своё дело ювелир понимал. Собственно, и осведомителем заделался после того, как был схвачен за ваяющую фальшивые драгоценности руку. А у неподдельных камней такого размера путь один — через сокровищницу царей, да через эргастерии Меры. Ещё можно заподозрить работу мастера по арабскому заказу. Перса или римлянина — неважно. Но арабы до последнего времени предпочитали саблю тонким интригам…
Купец не заметил, как остался один на один с десертом. Крайне странным. Горячая чёрная жидкость не напоминала ни один из известных напитков. Это означало, что на этот раз Гвен придумала что-то новенькое. Чашек почему-то было три. Запах показался Михаилу приятным. И он как раз решился попробовать — когда священнодействие обеда было окончательно разрушено торопливыми шагами, запахи размёл взмах заменявшего дверь полога…
— Михаил, выгляни, — лица на компаньоне не было, — я не знаю как себя вести! Я вообще схожу с ума! Ты помнишь трактирщика и его дочь, рыжую? Они явились. И её видели слуги… Да что слуги! Есть же иноземные купцы. Её, считай вся Ойкумена видела!
— И что? — Михаил поставил чашку на укрытый льняной скатертью стол. Шик торгующего с Уэльсом человека.
— Выйди к ним и разберись сам! Я в панике… Ну почему это случилось именно со мной?!
Сикамб потряс головой. Не помогло. Но… На столе стояли три чашки с чёрным напитком.
— Пригласи её, — сказал, — и отца приёмного — тоже. И займи других клиентов…
А не подслушивай. Но — компаньона вымело. Глухие, торопливо вежливые фразы сквозь щель под неплотно прикрытой дверью. Частые тяжёлые шаги.
Михаил, хоть жил и не в Италии, был истинным римским гражданином. Рождённым на восьмом веку империи. Инстинкт согнул его в поясном поклоне. Лишь когда тело распрямилось, разум отметил то, что чутьё подсказало и так: наряд неожиданно прибавившей в росте гостьи, незамысловатый и монашески скромный, соответствует самым строгим понятиям о достоинстве. Ни шитья, ни драгоценностей. Простая белая — и светло-серая — ткань. Что только подчеркивает изысканную форму одеяния и винную каплю рубина на среднем пальце правой руки. А на голове, вместо покрывала — полоса льняной ткани. Белая на красном. Красном, как свежая кровь.
Худшие опасения сбылись, и именно исходя из них приходилось строить будущую игру. На головы — в роли малозначащей фишки.
Странно, но разговор завели о торговле. И с первых слов Сикамба хлестнул по ушам вкрадчивый, распевный выговор. Ему доводилось слышать это произношение. В те годы, когда ходил в столицу империи.
— Как видите, приличные дамы в Камбрии есть, — рыжая улыбалась одними губами, — ваш комит ошибался. А вы, между прочим, обещали рассказать о событиях последнего года. Что на рубежах с магометанами? Заключён ли мир?
— В Сирии происходят какие-то стычки, — пожал плечами Михаил, — а мира с язычниками быть не может. Но это-то как раз старо и не интересно. После падения узурпатора Валентина новых мятежей не было. Так что базилевс Констант спокойно правит, и все мы молимся за него. Но в Африке первое слово принадлежит теперь экзарху Григорию. Который, однако, остается всего лишь экзархом, и на власть над империей не покушается, так что в столице его терпят. Ах, да, Констант помолвлен! Возможно, когда мы вернемся в Африку, у нас будет императрица…
Дэффид не мог взять в толк, отчего купец так тушуется. Мелет языком не по делу. Дело-то просто. Раз мира с язычниками нет, значит, льна из Египта в империи тоже нет. Значит, лён должен вырасти в цене. Полотно можно продать задорого. Раз мира нет, значит нужна одежда для воинов — тут лучше льняной нет, нужно оружие. Флоту нужны канаты — тоже лён. Вывод — пусть берёт хоть всё, что есть, но дороже, чем в прошлом году. На треть.
Римлянин сопротивлялся настолько вяло, что Дэффид признал: перестарался. Старики говорили верно: сиды достаточно. Похоже, Немайн таки чувствует цену. Стоило маскарад городить? Вот как Михаил заворожённо смотрит. А с другой стороны: кофе выпит, по рукам ударили, задаток взяли. Может, в империи лён взлетел так, что ему и эти цены счастьем кажутся? Пора и честь знать.
Земляной пол византийской конторы оказался предательски ровным. За порогом пришлось снова привыкать к выбоинам и колеям на грунтовой улице предместья. Именно в этот момент раздался голос Тристана.
— Леди сида! Ээй! Пришли франки! Здоровенный халк! А на халке — несколько священников. Кажется, даже епископ есть. Сейчас они беседуют с братом Марком… И мама просила передать вот это…
сида повернулась чуть резче, чем следовало. Высокая подошва свернулась набок, Немайн начала валиться набок, как корабль без балласта. К счастью, рядом был устойчивый, как скала, Дэффид, подхватил, не дав упасть. А вот повязку о сильное плечо сида перекособочила. Уши обрадовано выскочили на волю.
Римлянин застыл статуей. Из головы рыжей торчали… Рога? Демонические уши? Звериные? Чудовище отрылось на ярмарке, среди честного христианского люда — и никто не тычет пальцами, не кричит "демон!". Не бежит в ужасе. Горожане продолжают вежливо здороваться, хуторяне и ирландцы пялятся с настороженным интересом, подбежавший мальчишка извиняется перед "леди Немайн" и протягивает навощенную табличку с посланием…
Михаил осознал — камбрийцы знали об уродстве рыжей! Находили неопасным. Знакомым. Понятным. А прибавить возвышенную латынь, каменеющее при греческой речи лицо, отрезанные волосы, странный, утончённо нечеловеческий облик. Неподдельный акцент дворцовых гинекеев. Попытку продать перстень. Настоящий. Конечно, настоящий. Печать, положенную чиновникам первого класса. И выше.
Заговорщица? Да. Самозванка? Как бы не так!
Михаил константинопольских царей вживе не видел. Зато потратился — сдуру! — на портрет императорской семьи. Хотел повесить в карфагенской конторе, подчеркнуть столичные связи. Было это шесть… Нет, уже семь лет назад. Четыре года назад картину пришлось снять. И уже четыре года он возил её с собой. Надеясь продать варварам — единственный не слишком опасный способ от неё избавиться. В конце концов, продавать и покупать вещи — естественное для торговца занятие.
