Я снова мысленно молюсь. «Пожалуйста, пусть у Кристиана все будет хорошо. Пожалуйста, пусть у Кристиана все будет хорошо». Я снова и снова повторяю эти слова — мою мантру, самое главное в жизни, что-то конкретное, поддерживающее меня в моем отчаянии. Я отказываюсь думать о худшем. Нет, я не допускаю даже мысли об этом. Надеяться и еще раз надеяться.

«Ты — моя жизнь».

Слова Кристиана не выходят у меня из головы. Да, надежда остается всегда. Не надо отчаиваться. Его слова эхом звучат в моем сознании.

«Теперь я твердый сторонник немедленного удовлетворения. Сагре diem, лови момент, Ана».

Почему же я медлю и медлю?

«Я это делаю, потому что наконец-то встретил ту, с которой хотел бы провести остаток жизни».

Я закрываю глаза в безмолвной молитве и тихонько раскачиваюсь. «Пожалуйста, пусть остаток его жизни не будет таким коротким. Пожалуйста, пожалуйста». У нас было мало времени… нам надо больше времени. Мы проделали так много за последние несколько недель, прошли такой длинный путь. Этот путь не должен оборваться так внезапно и трагически. Я вспоминаю все наши трогательные моменты: помада, когда он впервые занимался со мной любовью в отеле «Олимпик»; вот он стоит на коленях передо мной, предлагает мне руку и сердце; вот я впервые дотрагиваюсь до него.

«Я тот же, что и прежде, Ана. Я люблю тебя, ты мне нужна. Погладь меня. Пожалуйста».

Ах, я так люблю его! Без него я ничто, тень — без него померкнет весь свет. Нет, нет, нет… мой бедный Кристиан.

«Ана, вот, я весь перед тобой… и я весь твой. Что мне сделать, чтобы ты это поняла? Чтобы ты увидела, что я хочу тебя всю, всю целиком, какая ты есть. Что я люблю тебя».

И я люблю тебя, все твои Пятьдесят Оттенков.

Я открываю глаза, снова гляжу невидящим взором на огонь. Перед мысленным взором пролетают счастливые воспоминания: его мальчишеская радость, когда мы мчимся под парусами; его умудренный, адски горячий взор на маскараде; танцы, да, танцы под Синатру, когда мы кружились в этом зале; его вчерашнее волнение в том доме с потрясающим видом.

«Я положу весь мой мир к твоим ногам, Анастейша. Я хочу тебя всю — и тело, и душу — навсегда».

Лишь бы у него все было хорошо! Он не может погибнуть. Ведь он для меня — все, он — центр моей вселенной.

Неожиданно из моей груди вырывается рыдание, я прижимаю руку к губам. Нет. Надо держаться. Я должна быть сильной.

Внезапно рядом со мной оказывается Хосе. Или он был тут и раньше? Не помню.

— Ты хочешь позвонить маме или отцу? — заботливо спрашивает он.

Нет! Я качаю головой и сжимаю его руку. Я не могу говорить, я знаю, что расплачусь, если скажу хоть слово. Тепло и ласковое пожатие его руки не приносят мне утешения.

Мама! Мои губы дрожат при мысли о ней. Может, позвонить ей? Нет. Мне будет трудно справиться с ее реакцией. Может, позвонить Рэю, он обойдется без эмоций — он никогда их не проявляет — даже когда проигрывает его любимая команда.

Грейс встает и подходит к Элиоту с Итаном. Это немного отвлекает меня от мыслей. Пожалуй, я никогда не видела, чтобы она так долго сидела на одном месте. Миа садится рядом со мной и держит другую мою руку.

— Он непременно вернется, — говорит она; ее голос, сначала решительный, дрогнул на последнем слове. Ее глаза покраснели от слез, лицо бледное, в красных пятнах.

Я гляжу на Итана, а он переводит взгляд с Миа на Элиота, обнимающего Грейс. Время движется к полуночи. Проклятье! С каждым часом в моей груди расширяется пустота, душит меня, поглощает. Глубоко в душе я уже готовлюсь к худшему. Я закрываю глаза и опять молюсь, сжимая руки Миа и Хосе.

Снова открываю глаза, смотрю на пламя. Вижу его робкую улыбку — самое любимое из всех его выражений лица, мимолетный взгляд на истинного Кристиана, моего истинного Кристиана. Ведь в нем уживается столько личностей: диктатор, генеральный директор, охотник, мачо, гений секса, хозяин и — в то же время мальчишка с игрушками. Я улыбаюсь. Его автомобиль, его катамаран, его самолет, его вертолет «Чарли Танго»… Мой потерянный мальчик, сейчас он действительно потерялся. На смену улыбке приходит пронзительная боль. Я вспоминаю, как он стоял под душем, стирал следы помады.

«Я ничтожество, Анастейша. Я лишь оболочка человека. У меня нет сердца».

Комок в горле растет. Ох, Кристиан, не придумывай, у тебя есть сердце, и оно принадлежит мне. Я люблю Кристиана, даже несмотря на его тяжелый, сложный характер. Я буду всегда его любить. Всегда. Мне больше не нужен никто.

Я вспомнила, как сидела в «Старбаксе» и взвешивала «за» и «против». Теперь все «против», даже фотки, которые я нашла сегодня утром, кажутся мне мелочами, не заслуживающими внимания. Сейчас для меня важнее всего он сам и его возвращение. «Пожалуйста, Господи, верни его мне, пожалуйста, пускай с ним ничего не случится. Я буду ходить в церковь… Я буду делать все». Ох, если он вернется, я не буду тратить время зря. Снова в моей голове звучит его голос: «Сагре diem, лови момент, Ана».

Я вглядываюсь в огонь, язычки пламени ярко пылают, трепещут, закручиваются… И тут вскрикивает Грейс; все медленно приходит в движение.

— Кристиан!

Я поворачиваю голову и вижу, как Грейс бежит через зал к дверям — а там стоит удивленный и усталый Кристиан. На нем рубашка с длинными рукавами и костюмные брюки, а в руках он держит свой темно-синий пиджак, ботинки и носки. Он весь грязный и невероятно красивый.

Черт побери… Кристиан. Он жив. Онемев, я гляжу на него, пытаясь сообразить, то ли мне все мерещится, то ли это правда.

На его лице написано крайнее удивление. Он роняет на пол пиджак и все остальное и подхватывает Грейс. Она бросается ему на шею и покрывает поцелуями его щеки.

— Мама?

Он растерянно глядит на нее с высоты своего роста.

— Я думала, что больше никогда тебя не увижу, — шепчет Грейс, высказывая наш коллективный страх.

— Мама, я здесь. — Я слышу в его голосе недовольные нотки.

— Сегодня я умирала тысячу раз, — еле слышно шепчет она, повторяя мои мысли.

Не в силах больше сдерживаться, она заходится в рыданиях. Кристиан хмурится, ужасаясь или помертвев — не знаю, как это назвать, — но через мгновение крепко обнимает ее и прижимает к себе.

— Кристиан! — всхлипывает она, уткнувшись в его шею и отбросив свою обычную сдержанность, — и Кристиан не противится.

Он держит ее в объятиях, покачивает, как ребенка, успокаивает. Горючие слезы наворачиваются на мои глаза. В коридоре слышен голос Каррика.

— Живой! Черт, ты здесь! — Он выходит из офиса Тейлора, сжимая в руке мобильник, и обнимает жену и сына, вздыхая с облегчением.

— Папа?

Миа визжит что-то непонятное, потом вскакивает, бежит к родителям и тоже всех обнимает.

Наконец-то, из меня хлынул каскад слез. Кристиан здесь, с ним все в порядке. Но я не могу даже пошевелиться.

Каррик первым вытирает глаза и хлопает Кристиана по плечу. Потом разжимает объятия Миа. Наконец, Грейс тоже отходит на шаг.

— Извини, — бормочет она.

— Эй, мам, все в порядке, — говорит Кристиан. На его лице все еще заметны испуг и удивление.

— Где ты был? Что случилось? — восклицает Грейс и хватается за голову.

— Мам, — бормочет Кристиан, снова обнимает мать и целует в макушку. — Я здесь. Все хорошо. Просто чертовки долго добирался из Портленда. Что это за приветственный комитет? — Он поднимает голову и обводит взглядом зал, пока его глаза не встречаются с моими.

Он моргает и смотрит на Хосе — тот отпускает мою руку. Кристиан плотно сжимает губы. Я наслаждаюсь тем, что вижу его, меня захлестнула волна облегчения и счастья, я обессилела от пережитых тревог. А из моих глаз льются и льются слезы.

Кристиан снова смотрит на мать.

— Мама, у меня все в порядке. Что случилось?

Она кладет ладони на его щеки.

— Кристиан, от тебя так долго не было вестей. Твой план полета… ты не включил в него Сиэтл. Почему ты не связался с нами?

Кристиан удивленно вскидывает брови.