Ну и познакомила.
А мама была хорошенькая…
Она стала приезжать к тетке, чтобы помочь убраться, что-то приготовить. И вот так полегоньку-помаленьку… Любовь была очень большая – они обожали друг друга, как ненормальные».
Тут, вероятно, присутствует некоторое, вполне понятное, преувеличение. На самом деле, как признается сама Мария Васильевна, с самого начала между ними какой-то большой любви не было. Она появилась позже.
Сталин, когда приказал арестовать жену Буденного, использовал метод обеспечения лояльности к своей персоне, опробованный не только на Семене Михайловиче. Были арестованы также жена будущего маршала Г. И. Кулика, жена начальника личного секретариата Сталина А. Н. Поскребышева (этих женщин расстреляли), жена «всесоюзного старосты» М. И. Калинина, жена второго человека в партийно-государственной иерархии В. М. Молотова (этим двоим повезло – отделались тюрьмой, лагерем и ссылкой). При этом мужья арестованных оставались на своих постах, даже получали повышение. Кулик, например, стал маршалом, правда, потом был разжалован и в конце концов, уже в 1950 году, расстрелян. Молотов остался в Политбюро, Калинин – во главе Верховного Совета, а Поскребышев почти до самого конца был первым помощником Сталина. Зато если бы Иосиф Виссарионович захотел избавиться от неугодного сановника, всегда можно было получить от жены показания против мужа насчет очередного заговора. Сталин подвешивал маршалов и партийных функционеров на крючок, они это сознавали и не трепыхались.
По этому поводу Хрущев писал в своих мемуарах: «Академия – кузница кадров (Никита Сергеевич был в 1930 году избран секретарем парткома Промышленной академии. – Б. С.), как тогда говорили, поэтому меня часто вызывали в ЦК к Ежову, и я всегда находил у него понимание. Он был простой человек, питерский рабочий, а тогда это имело большое значение, – рабочий, да еще питерский. Но под конец своей деятельности, в конце своей жизни, это был уже совершенно другой Ежов. Я думаю, так повлияло на него то, что он знал, что происходит. Он понимал, что Сталин им пользуется как дубинкой для уничтожения кадров, прежде всего старых большевистских кадров, и заливал свою совесть водкой.
Позднее мне рассказывали следующее. На последнем этапе его жизни и деятельности у него заболела жена. Она легла в Кремлевскую больницу, но уже было решено, что, как только она выздоровеет, ее арестуют. Сталин широко применял такой способ ареста. Через жен ответственных работников он старался раскрыть «заговоры», раскрыть «предательство» их мужей – ответственных работников. Жены ведь должны знать их секреты и сумеют помочь государству, разоблачить врагов народа. Так были арестованы жены Михаила Ивановича Калинина, Кулика, Буденного, позже и жена Молотова Жемчужина. Я даже не знаю, сколько их было, таких; наверное, огромное количество невинных женщин, которые пострадали за невиновность своих мужей. Все они были расстреляны или сосланы». Добавим, что Евгения Ежова-Хаютина не стала дожидаться ареста и отравилась в больнице снотворным.
От Ольги Стефановны в заключении без большого труда добились показаний против Буденного. Очевидно, ее не били – хватило одного психологического давления. 14 марта 1938 года жена Буденного написала собственноручные показания:
«Родилась в 1905 году. Отец – крестьянин, сирота, попал в город, прослужил тридцать шесть лет на железной дороге.
Начала учиться в Курске в 1915 году. От царского режима у меня остались очень тяжелые воспоминания, так как отец отдал меня в гимназию. Неправильная речь, дешевые платья, вся одежда, а также звание крестьянки вызывали у соучениц насмешки. Классные дамы детям богатых родителей и сановников не разрешали со мной играть на переменах и без стеснения говорили им при мне, что у них нет ничего общего со мной. «Твой папа мужик?» – спрашивали меня.
Дабы избежать насмешек, отец в 1915 году приписался к городским мещанам. Окончила я школу в 1920 году в Вязьме и сразу же вышла замуж за коменданта станции Вязьма Рунова. Годы военного коммунизма, разрухи переживала безропотно, но без особого энтузиазма: происходит то, что должно происходить, на фронтах немцы и генералы предают, значит, царь не годится, а главное, что теперь никто не будет называть мужичкой. Это меня вполне удовлетворяло, хотя и голодно. В 1924 году я развелась с Руновым, он был алкоголиком, пропивал свою и мою зарплату, а еще тащил из моего скудного гардероба. В 1924 году я, получив двухнедельный отпуск, поехала посмотреть Ессентуки, так как не представляла себе, что такое курорт. Здесь меня Кулик, Тютькин и Георгадзе познакомили с С. М. Буденным. Добиваться этого знакомства я не добивалась, ибо Семена Михайловича знала только по маршалу Буденному (в 1924 году Буденный еще не был маршалом. – Б. С.)… Овдовев, Семен Михайлович предложил мне оформить связь, на что я дала согласие и переехала к нему.
В этот период умер Фрунзе и получил назначение нарком Ворошилов. Вначале за столами тосты поднимались за вождя Первой Конной Буденного, потом тосты стали подниматься за вождей Первой Конной Буденного и Ворошилова. Последние годы конармейцы уже смело поднимали бокал за создателя Первой Конной и за вождя Красной Армии Ворошилова. За здоровье Сталина – человека эпохи, вождя мирового пролетариата – тосты всегда поднимались с энтузиазмом. В период особенно острой и уже совершенно открытой борьбы с оппозицией Троцкого конармейцы, посоветовавшись с Семеном Михайловичем, дружно объединились и решили поддерживать Иосифа Виссарионовича.
Мои личные отношения с Семеном Михайловичем были следующие: в начале знакомства я его полюбила за ласку. Несмотря на то, что он меня очень любил, он давал мне почувствовать, что я – человек маленький, что совершенно верно, не имею заслуг и пользуюсь материальными благами, предоставленными мне не по праву, что он пользуется машинами и домами отдыха ЦИКа, потому что заслужил, а при чем здесь я, что моя роль ухаживать и заботиться о его здоровье и хорошем настроении, что, конечно, правильно, он говорил, что я должна зарабатывать себе славу сама…»
Кое в чем Ольга Стефановна в своих показаниях, несомненно, лукавит. Если она действительно родилась в 1905 году, то получается, что замуж за коменданта Рунова она вышла… в пятнадцатилетнем возрасте, что выглядит маловероятным. Скорее всего, Ольга Стефановна родилась на два-три, а то и четыре года раньше. Такая передвижка даты рождения могла понадобиться для того, чтобы скрыть факт окончания гимназии еще в царское время. Это обстоятельство обычно указывало на более или менее зажиточное положение родителей и подрывало версию о крестьянском происхождении, столь ценимом в советских анкетах. На самом деле отец Ольги (тогда еще Будницкой) мог быть достаточно высокопоставленным железнодорожным чиновником, что после 1917 года никак не стоило афишировать, а тем более – при допросе в НКВД. И что характерно, никакого крупного компромата на Семена Михайловича она не дала. Ведь тщеславие, зазнайство и сожаление, что за него больше не пьют как за создателя Первой конной, к делу не пришьешь.
В позднейшем письме к наркому внутренних дел Ежову Ольга Стефановна писала уже о вещах более серьезных: «С Буденным я жила двенадцать лет и привыкла видеть в нем человека жестокого, ни перед чем не останавливающегося для осуществления своих целей. За двенадцать лет я пережила много побоев, самодурства, угроз и т. д. Семен Михайлович грозил мне убийством, выдачей ГПУ как шпионки. Следствие от меня требовало, чтобы я рассказала все, что мне известно о преступных замыслах кого бы то ни было против Советской власти. Я ничего не рассказывала, так как прежде всего я должна была рассказать о Буденном, мести которого продолжала бояться. За двенадцать лет совместной жизни с Буденным у меня накопилось много фактов, свидетельствующих о том, что он вел какую-то нехорошую работу против руководителей нашей страны, и в первую очередь против Сталина и Ворошилова, и об этих фактах я и хочу сообщить в этом заявлении».
