Остальные летатели одобрительно закивали. Да, да, действительно, как же они раньше не понимали, что необходимы какие-нибудь испытания? Все знали, что вступление в Возраст — вещь довольно относительная. Некоторые в тринадцать лет, когда получают крылья, еще дети, другие совсем взрослые… В самом деле, пусть доказывают, что они достойны крыльев.

— А школа, — продолжала женщина с Внешних Островов, нам ни к чему. В семьях летателей рождается достаточно детей. Я знаю о твоем прошлом, Марис, и понимаю твои чувства, но не могу их разделить. Нет, школа — это неразумно.

Она села, и Марис почувствовала, что сердце ее упало. Все. Теперь они проголосуют за испытания, но дорога в небо для тех, кто родился в обыкновенных семьях, останется закрытой. Они отвергнут самое важное. Быть так близко к цели…

Из рядов поднялся мужчина, разодетый в шелка и серебро.

— Аррис, летатель и принц Артелии, — произнес он, глядя на Марис голубыми как лед глазами. — Я согласен с моей сестрой с Внешних Островов. Мои дети благородного происхождения и рождены для крыльев. Заставить их соревноваться с простолюдинами было бы дурной шуткой. Но испытания, чтобы узнать, когда они готовы принять крылья, вот предложение, достойное летателей!

После него поднялась темнолицая женщина в кожаном костюме.

— Зива-кул с острова Дит в Южном Архипелаге. Каждый год я летаю с поручениями моего Правителя, но я еще и служительница Бога Неба, как и все на Архипелаге, принадлежащие к высшей касте. Передать крылья кому-то из непосвященных, детям земли, возможно, даже неверующим — я говорю «нет»!

Выступления пошли одно за другим.

— Джой с Крайнего Штормхаммера. Я — «за». Пусть мы будем соревноваться за крылья, но только с детьми летателей.

— Томас с Малого Шотана. Дети бескрылых никогда не научатся любить небо так, как мы. Школа, которую предлагала Марис, будет пустой тратой времени и сил. Но я за испытания.

— Крейн с Повита. Я согласен с остальными. Почему мы должны состязаться с детьми рыбаков? Они же не позволяют нам соревноваться с ними из-за их лодок, так? — Зал разразился смехом. — Шутка, да? Так вот мы станем такой же шуткой, эта школа станет шуткой, если мы будем принимать всех, кому не лень. Крылья принадлежат летателям, и долгие годы так оно и было, потому что… так было всегда. Остальные довольны своей судьбой, и лишь немногим из них действительно хотелось бы летать. А для большинства это просто мимолетное желание. Зачем нам поощрять пустые мечты? Они не летатели, никогда ими не будут и живут вполне достойно, занимаясь другими делами.

Марис слушала, не веря собственным ушам, и раздражение, вызванное самодовольным, уверенным тоном Крейна, закипало в ней все сильнее, как вдруг она с ужасом заметила, что другие летатели, даже самые молодые, кивают головами, соглашаясь с каждым его словом. Конечно же, они лучше… они рождены летателями… они выше… зачем же им мешаться с остальными.

Внезапно Марис поняла, что не так давно она сама думала так же, но это уже не имело значения. Все ее мысли вдруг заполнил отец, родной отец, давно погибший рыбак, которого она знала только в раннем детстве. Воспоминания, которые, она думала, давно ушли, вернулись с новой силой: задубевшая одежда, пахнущая рыбой и солью, теплые руки, мозолистые добрые руки, которые гладили ее волосы и вытирали слезы с ее щек после ссор с матерью. Его рассказы о том, что он видел, плавая в своей небольшой лодке: птицы, спасающиеся от шторма, лунная рыба, выпрыгивающая из воды навстречу ночному небу, и как звучит ветер, и как бьются волны о борт. Отец был наблюдателен и смел. Один выходил каждый день в океан в своей утлой лодочке, и Марис поняла вдруг, что никто из присутствующих здесь не может быть лучше его, никто на всей Гавани Ветров.

— Вы, снобы! — выкрикнула она, уже нисколько не заботясь о том, как это повлияет на голосование. — Вы все! Вы думаете, вы лучше других, лишь потому, что родились в семьях летателей и унаследовали крылья, хотя ничем их не заслужили? Вам кажется, что вы получили от родителей их талант? А как насчет второй половины вашего наследия? У многих ли из вас летатели и отец, и мать? — Марис вдруг заметила знакомое лицо в третьем ряду. — Ты, Cap! Ты только что кивал головой и со всеми соглашался. Отец твой летатель, да, но твоя мать торговка, и родилась она в рыбацкой семье. Что, если бы она призналась, что твой настоящий отец не ее муж, а какой-нибудь торговец, которого она встретила на востоке? Что тогда? Считал бы ты тогда, что тебе следует отдать крылья и искать себе какое-нибудь другое занятие?

Круглолицый Cap уставился на нее непонимающим взглядом. Большой сообразительностью он никогда не отличался, и сейчас никак не мог взять в толк, почему Марис вдруг выделила именно его.

Но она уже забыла о нем и с гневом в голосе обрушилась на остальных.

— Мой родной отец был рыбаком. Это был прекрасный, смелый, честный человек. Он никогда не носил крыльев и даже не думал о них. Но если бы ему довелось стать летателем, он был бы лучше всех! В честь него слагали бы песни! И если, как вы утверждаете, мы наследуем таланты от родителей, взгляните на меня. Моя мать умела собирать устриц и плести корзины. Я не умею. Мой отец не умел летать. Зато умею я. И кое-кто из вас знает, как хорошо я это делаю, — лучше, чем некоторые, кому крылья достались по рождению. — Она обернулась, взглянула вдоль стола и громко, на весь зал, добавила: — Лучше тебя, Корм. Или ты забыл?

Корм, красный от злости, с набухшими на шее венами, встретил ее взгляд, но промолчал. Марис снова повернулась к залу.

— Вы боитесь? — Теперь голос ее был спокоен, взгляд выражал поддельную озабоченность. — Крылья пока еще у вас просто в силу традиции. И вы боитесь, что маленькие хваткие рыбацкие дети придут, отберут ваши крылья и докажут, что они летают лучше вас, а вы останетесь в дураках?

Слова иссякли, пропала злость… Марис села в кресло, и в зале повисло тяжелое молчание. Наконец кто-то поднял руку, потом еще, но Джемис задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом. Никто не двинулся в места до тех пор, пока он, словно во сне, не пошевельнулся и не указал на кого-то рукой. Высоко, под самой крышей поднялся в слабом желтом свете факелов однорукий мужчина. Все обернулись.

— Расе с Малого Эмберли, — начал он негромко. Братья, Марис права. Мы все были глупцами. И хуже всех я. Не так давно я заявил, что у меня нет больше дочери. Сегодня я сильнее всего хотел бы забрать свои слова, чтобы я снова мог называть Марис дочерью. Я горжусь ею. Но она не моя дочь. Действительно, она родилась в семье рыбака, человека, видимо, более достойного, чем я. Какую-то часть жизни мы прожили вместе, и я учил ее летать. Впрочем, мне даже не пришлось затрачивать больших усилий, она всегда так рвалась сама… Песня про Деревянные Крылья, помните? Ничто не могло ее остановить. Даже я. Как глупец, я пытался сделать это, когда родился Колль… Марис — лучший летатель на Эмберли, но здесь нет моей заслуги. Только ее стремление, только мечта… Если вы, братья-летатели, относитесь с таким пренебрежением к детям бескрылых, значит, вы боитесь их? Вы столь мало верите в собственных детей? Вы думаете, что они не выдержат вызова и потеряют крылья?

Расе замолчал, покачал головой и продолжил:

— Должно быть, я становлюсь старым, и так много всего случилось за последнее время… Но я твердо знаю: если бы моя рука была здорова, никто не отнял бы моих крыльев, будь его отец хоть ночной сокол! И никто не отнимет крыльев у Марис, до тех пор пока она сама не снимет их. Так вот! Если вы будете учить своих детей хорошо, они останутся — в небе. Если в вас жива та гордость летателя, которой вы похваляетесь, вы докажете это, позволив только достойному носить крылья, только тому, кто заслужил это право, кто доказал, чего он стоит.

Расе сел, и полутьма верхнего яруса поглотила его. Корм попытался что-то сказать, но Джемис-старший остановил его:

— Хватит. Мы слушали тебя достаточно,

Корм удивленно моргнул и замолчал. Джемис поднялся со своего места.