Сведущая ягиня говорила: мол, все это – соблазны и искушения мира, которые ей след преодолеть, дабы стать достойной женой будущему мужу и матерью потомства.

Она, должно быть, тоже что-то почуяла, поскольку однажды вынула из сундука не разрыв-траву, не зелье и снадобье, а чудно изогнутый, невиданный костяной лук и колчан со стрелами. Обаве же был строгий наказ: покуда в учении, к оружию не прикасаться, ибо все, что несет гибель, не совместимо с чарованием и добро скоро может обратиться в зло.

– Хочу теперь научить тебя стрелы пускать, – сказала старица.

– Умею я стрелять, – ответила Обава, полагая, что это искушение. – Нелепо мне смерть ныне сеять. Чары метать более по нраву.

– Жене, что она ни сотворит, все лепо. А пойдем-ка на охоту! Глядишь, и дичь подстрелим какую-нито.

Еще от ягининых хором отойти не успели, как она понюхала воздух, держа нос по ветру, затем натянула лук, прицелилась и выстрелила в крону дуба, стоящего на расстоянии поприща.

И вдруг оттуда свалилось что-то! Подбегают они, а это человек сверзся – стрела ему в глаз угодила!

– Не отвыкла еще рука, – заметила старица. – И око зрит добро. Да ведь всего-то другая сотня лет пошла, не скоро утолчешь.

Подивилась сему Обава и спрашивает:

– Где же ты, баба, так стрелять научилась?

– Добрая из тебя жена получится, – похвалила ведунья. – Если б напугалась да спросила, кто это, недостало бы толку. Сейчас и тебя так же стрелять научу.

И вручила лук.

Взявши его в руки, дева вмиг забыла всяческие ее наставления и ощутила воинственность.

– Чуешь ли супостата? – Ягиня принюхалась.

Обава потянула носом воздух, и почудилось, будто наносит ветерок запах конского пота. Сказала старице об этом, а она и говорит:

– Это в двух верстах отсюда чужие лошади на привязи стоят. Нюхай еще!

Дева покружилась по лесу, испытывая его запахи, и вдруг уловила дух, от коего отвыкла уже – так воняло от парфян, рабов и даже от некоторых саров.

– А вот это уже иным духом пахнет! – одобрила ягиня. – Стреляй в него – не промахнешься.

Заложив стрелу, Обава верное вынюхала место, откуда дух сей наносит, да выстрелила. И сверзся с древа еще один муж! Стрела ему в грудь попала, так еще жив был и все к государевой дочери руки тянул, будто схватить хотел, и сказать что-то пытался.

– Кто же эти люди? – наконец спросила дева.

– Изгои. По запаху ведомо.

– Что же они здесь по деревам расселись, словно вороны?

– Добычу высматривают, – говорит ягиня. – Да ведь того не ведают, что я их еще вчера за версту почуяла. И ждала, когда приблизятся, чтоб далеко самой не ходить.

– Мне мыслилось, ты и оружия в руках не держала, коли ведунья!

Старица между делом все носом водила и вдруг опять говорит:

– Туда стреляй! Там еще один затаился.

Обава понюхала да пустила стрелу. Глядь, и верно – третий с дуба пал, сраженный в ухо.

– Какого оружия только не бывало в моих руках! – призналась старица. – Ведь я из племени мати.

Обошли они лесом ведуньины хоромы и еще двух изгоев сбили наземь.

– Ну, более не чую, – сказала ягиня. – Должно быть, все тут.

Но Обава еще раз испытала запахи леса и уловила еще один, от коего даже голова вскружилась. А старица похвалила:

– Добрый у тебя нюх. Только это достойный муж скачет. Я их аж за три версты чую.

И верно, скоро прискакал подручный государя, Свир, спешился и к Обаве, а ягиня на него руками замахала, загрозилась:

– И близко не подходи! Нельзя нам с миром сношаться! Собери вон лихих изгоев, брось волкам на съеденье и убирайся прочь!

Свир исполнил ягинино повеление да и уехал восвояси.

Поскольку Ураган ведал все ходы и броды, то шел легко, а Дарий переправы наводил, плутал, коли в пыльную бурю со следа сбивался, и потому всегда позади оказывался. Однажды узрели они друг друга, будучи по разным берегам реки, царь и кричит ему:

– Довольно бегать, сразись со мной! Ведь я должен отомстить тебе за свою опороченную дочь!

Ураган хотел ответить ему как обычно, но видит, что от огромного войска у Дария осталось всего тысяч двести против сарских сто, и говорит:

– Добро, строй свои порядки, а я сейчас свои приведу.

Персы обрадовались, что состоится сражение, а то ведь они еще не воевали в сарских землях и только ходили по неведомым степям, то в пыли, ибо тащились за сарами, то в дождь и по невиданной грязи, отчего оружие и доспехи поржавели.

Объялись они ратным духом, выстроились и стали ждать неприятеля.

А сары перешли реку по броду и едут к порядкам персов вольно, без всякого строя. Впереди у них, по обыкновению, должны бы лучники стоять, за ними конные копейщики с четырехсаженными копьями, на которые они нанизывали неприятеля, словно бусины на нить. Тут же ударная эта сила назади оказалась; во главе откуда-то взялись засапожники, обычно вступающие в битву после лучников, копейщиков и меченосцев, когда уже не осыпать стрелами, не таранить и не рубить след, а резать супостата, словно баранов в загоне.

И вот эти разбитные сары, вооруженные лишь ножами и наручами, веселые и бесшабашные, ибо прежде битвы испили братину хмельной суры на брата – без этого им нельзя было воевать, они в чужой и своей крови плавали; на вид потешные эти ратники выставились прежде всего ополчения и давай зайца ловить, коего из травы выпугнули. Заяц верткий, скок-поскок, а они за ним, да стараясь живьем взять, животами на него. Остальным же воинам забава, давай свистеть да улюлюкать – про супостата забыли!

Супостат же позрел на нрав сего народа и устрашился, ибо, по его разумению, на грани смерти своей след к богам взывать, а веселиться так могли только бессмертные. Персы сначала попятились, затем развернулись, смешали строй и побежали прочь, так и не приняв сражения. А сары поймали наконец-то зайца, и глядь, а нет уже неприятеля! Стали догонять его, однако Дарий бежал так быстро, что кони под ополчением притомились.

Покуда супостат блудил по кочевым путям, гречане услышали, что Дарий разбит и обратно бежит, тоже ужаснулись и, чтоб не ссориться с сарами, мост разрушили. Когда же персы наконец-то отыскали свою переправу, настращали гречан, и те опять выстроили мост. Такие уж они были, но речь не о них, и даже супостат уже мало заботил Сарского Владыку. Иная беда открылась перед Ураганом, которую не ведали прежние государи и которая была хуже вторжения персов: земля разделилась. Одни, кто не дал воинов в ополчение и пострадал от Дария, утратив имение, винили во всем Урагана и называли войну сватовством Обавы. Другие же, не испытавшие лиха, теперь ликовали, всячески превозносили и славили государя, что он с малыми силами победил великое нашествие и теперь на долгие годы избавил государство от посягательств.

Война не приблизила саров к законам Тарги, а, напротив, отдалила их от верных старых обычаев. В прошлые времена, когда табуны, стада и прочее имение было общим, такого бы не случилось, избежавшие разора по совести поделились бы с пострадавшими, и все земли в мгновенье ока поднялись бы и оправились от опустошения. Но сейчас первые обвиняли вторых, те первых, однако не давали им ни скота, ни жира, ни колес, которые когда-то ходили на кочевых путях заместо монет.

Прогнав умученного Дария, Ураган отправился в путешествия по землям, но не вкушения славы для, а чтобы примирить обе половины народа. Однако лишь усугубил это разделение, ибо свести в один народ бедных и богатых оказалось невозможно, а редкие мудрецы, что еще встречались на пути, сетовали, что государь напрасно оказал сопротивление персам. Следовало бы впустить Дария в страну, и пусть бы он разграбил и разрушил ее всю, поскольку-де Ураган не позрел в нашествии бич божий.

И государь соглашался с ними, зная, что совесть в человеке скорее всего пробуждается на пожарище, где огонь очистил землю и люди, позрев на это ее первозданное состояние, готовы обняться друг с другом.

Соглашался, однако от таких мыслей ему хотелось бросить свой государев бич и удалиться на свою землю в недрах степей, которую он способен от восхода до заката обскакать на коне...