– На закате.
Да, это я правда тупанул. Пора бы уже привыкнуть, что у нечисти самая движуха в сумерках начинается. Темнота – друг молодежи и все такое.
Я решил исправиться, поэтому поклонился почти в пояс:
– Спасибо тебе, воевода, за доброту и щедрость. Что за своего сына посадского похлопотал.
– Ты хоть знаешь, что такое «посадский»? – ухмыльнулся Илия. И, получив отрицательное мотание головой, хмыкнул: – Так я и думал. Но желание услужить оценил. Продолжай в том же духе, может, из тебя какой толк и выйдет. Рубец когда успел поднять?
– Так я людям помогаю почем зря. От заката, что называется, и до рассвета. Чужанам, рубежникам, без разницы.
– Правильно, – согласился воевода. – Так и должно быть с твоим хистом. Только про выгоду свою не забывай. И помни, что не всегда нужно стараться взлететь высоко в короткий срок. Спешница, уж на что умная была, а все равно крылья опалила. А кто ее погубил, так и осталось тайной.
Я вот не понимал, он искренне не в курсе, что к чему, или таким образом меня испытывает? Закидывает пробную удочку в надежде, что я клюну? Или действительно не знает всей правды? А может, он просто не хочет ее знать? Я по старой доброй традиции прикинулся валенком и покивал. Вроде как действительно – непостижимая вещь этот хист.
Что до скорого возвышения и страха опалить крылья – этого я не боялся. Наверное, в том числе и потому, что у меня не стояло цели стать самым крутым рубежником в этом районе. Хотя бы из-за того, что в этом районе уже жил крон.
– Матвей, постой. Тут Ткач в Петербург возвращается на следующей неделе, там сейчас князь гостит. Уже все облазил в Выборге, сунул нос куда можно и куда нельзя. Просил сопроводить его, чтобы ему спокойнее было.
– Ткачу спокойнее?
– Да понятно, что юлит. Своя выгода у него, а какая – неизвестно. Но очень желал он, чтобы ты с ним поехал. Хотел тебя с Великим Князем познакомить.
– Меня? А можно не надо? Я вроде и не делал ничего такого.
– Ага, «не делал», – воевода будто даже разозлился. – Что ни день, так я только и слышу: Бедовый то, Бедовый се. Сказано тебе поедешь – значит, поедешь. Глядишь, хотя бы несколько дней без тебя тут спокойно будет. А потом вернешься и расскажешь все в подробностях. Понял ты меня?
– Понял, воевода, – я поклонился в пояс.
М-да уж, мало тебе, Мотя, было забот, теперь поди еще в Питер сгоняй. Не то чтобы я не любил этот город. Белые ночи, разводные мосты, пьянки и прочие симпозиумы. Наверное, некоторые из «моих» еще учатся. Но с тех пор сколько времени прошло. Да и не только во времени дело. Все изменилось. Я в том числе.
Не сказать чтобы мне было неинтересно. Любопытно, как живет нечисть, да и сами рубежники, в Северной столице. Но как-то все очень уж не ко времени. Тут забот полон рот, да и не только тут. В другом мире тоже. Нужно разобраться со стариком-кощеем или хотя бы выяснить, кто он и чего хочет. Еще наследство Вранового, помощь лешему, выкуп дома и, соответственно, работа с чужанами. Ничего не забыл?
У меня завибрировал телефон. Я как раз проходил мимо улыбающегося Печатника. Вот забавно, улыбка у него всегда была как в рекламе, черты лица правильные, зубы ровные и белые. А вот теперь виделось мне во всем этом что-то гаденькое. Явно подслушивал он нашу с воеводой беседу.
– Да, Инга?
– Привет, Матвей. Мне нужна твоя помощь.
– Прям так сразу? А как же «рада тебя слышать, столько времени не виделись»?
– Предпочитаю говорить начистоту. Так что?
– Хорошо, сегодня подъеду, как смогу.
Отключился, а после сразу написал Наташе: «Что там затевается?» Судя по тому, что сообщение ушло доставленным, но непрочитанным, приспешница была у своей хозяйки. Ну и ладно, мне не горит. Когда ответит, тогда и доеду до Инги. Пока у меня имелась первоочередная задача – снизить уровень энтропии в своем доме до минимума. Иными словами, вернуть Костика в лоно семьи.
– Сто лет в Петербурге не была, с-с-с… Или сто пятьдесят даже, – щебетала Лихо, пока я шел из замка к машине. – Не город, а прямо-таки царский стол. Вот только и рубежников там как грязи. Не с-с-с… развернешься.
– Не с-с-с…сы, – передразнил я ее. – Прорвемся. К тому же тебя никто не видит кроме меня. Только хорошо бы проводника взять, который все порядки местные знает. С кем торговать, с кем разговаривать. У меня тот же кусок серебра, который Форсварар подарил. Да и когти тварей, которые продать надо. Может, действительно нелишним будет в Питер смотаться.
– Смотри, с-с-с… осторожнее. Большой город – большие опасности.
– Думаешь, еще больше, чем сейчас? Едва ли это возможно.
К костяновскому дому я ехал в глубокой задумчивости, уже планируя свою поездку в Питер. Было решено взять с собой Гришу, не только из-за того, что я хотел завернуть на Рубинштейна. Он, пусть и молодой бес – по общим меркам, ему лет сто от силы, – но порядки должен знать. И с ним я в грязь лицом не упаду. Сомневаюсь, что та же Лихо в курсе рубежного этикета. К тому же одна голова хорошо, а две, пусть и смотрятся немного странно, но лучше.
Во дворе меня ждали сразу несколько любопытных деталей. Например, у костяновского «Дастера» была в хлам разбита лобовуха, колеса проколоты, а сбоку баллончиком написано «Поскуда». Ольгин почерк я узнал с первого раза. Она всегда была больше красивой, чем образованной. А ее сообщения я порой читал с ужасом, порой с гомерическим хохотом. Что поделать, девушка любила не книжки, а телеграм-каналы и посты про успешный успех. Там же тоже с грамотностью не особо заморачивались.
Удивляло другое. Ольга была чрезвычайно прагматичным человеком и вряд ли поступила бы подобным образом. Да блин, она даже дешевые тарелки «для скандалов» покупала. Потому что дорогие бить – это затратно. И если решила разводиться с Костяном, то точно не будет уродовать совместно нажитое имущество. Тревожный, как говорится, звоночек.
Поэтому в подъезд я заходил с некоторой опаской. Даже в какой-то момент оставленный Спешницей нож вытащил. Правда, тут же убрал его обратно. Если Ольга и под воздействием нечисти, то Костян едва ли обрадуется, если я ее убью. Значит, придется обходиться исключительно собственным хистом.
Я несколько раз позвонил, впрочем, не получив никакого ответа. А затем открыл дверь захваченными у Костяна ключами. Какой я умный и предусмотрительный, просто молодец!
А когда открыл дверь, то чуть не согнулся от вони. Даже не к слову упомянутый Печатник, который несколько дней раскрашивал собственные штаны в коричневые тона, по сравнению с этим запахом благоухал. Было здесь нечто от деревенского навоза, сбитой и лежащей на обочине с опарышами в боку кошки и забытой на две недели в раковине сковородки. В общем, непередаваемые ощущения. Занятнее всего, что это был тот самый запах, которым несло от Костяна, только усиленный во сто крат.
Я проявил небывалую отвагу: уткнул нос в сгиб локтя и зашел внутрь.
– Лярва, – констатировала Лихо. – Этот запах ни с чем не с-с-с… спутаешь.
– Че за лярва?
– Да та еще дрянь. Она вроде как нечисть, только без с-с-с… плоти.
– Это как?
– Да вот так. Представь себе бабу, дрянную такую, которая на мужиков падкая. Причем, с-с-с… не из-за любви или похоти такая, а из-за злобы. Ее хлебом не корми, дай в чужую семью разлад внести, мужика увести…
Я хмыкнул. Прям представил мужика, которого, как бычка, уводят в закат. А он мычит и смотрит жалобными глазами, потому что сделать ничего не может.
– Живет такая, с-с-с… живет, да потом умирает. Как правило, рано и плохо. Не своей смертью. Она же и после смерти не успокаивается. Начинает сосать хисты недавно похороненных. Ты же знаешь, с-с-с… чужан никто камнями не придавливает, потому что промысла в них – крохи. Но если с миру по нитке собрать, порой кое-что и получается.
– И так мертвая душа становится лярвой?
– Так и становится, с-с-с… Не всегда, конечно. Для этого многое сойтись должно. Однако случается. А потом самое интересное, с-с-с… Лярва ведь плоти своей не имеет, потому становится подселенцем. Такая нечисть есть, не хлопай так глазами, пусть и немного таких существ. Вроде с-с-с… паразитов. Обычно женщин выбирают. Чем правильнее женщина, тем лярве лучше. И тогда пускается чужанка во все тяжкие.
