– Наталь Евгеньна, зовут в приёмку. Там у Жихарева завал, а в травму поднимают ребёнка, которого Иван Викторыч хотел передать.

Я оторвалась от истории болезни поступившего пациента. Дежурство едва началось, а в воздухе уже пахло праздничным авралом. Но если Жихареву что-то не нравилось, надо было принимать меры.

Он профи. Он зря не зовёт.

– Секунду. Скажите, что уже бегу.

Медсестра Лиля растворилась в дверном проёме. Молоденькая совсем. Опыта ноль, потому и поставили в дежурство со мной. Шлёпая по лестнице в мокасинах, больше похожих на советские тапочки, я спустилась в приёмное.

Народу было так много, что невозможно было протиснуться никого не задев. Жихарев, давая распоряжения по ребёнку с аппендицитом, повернулся на мои шаги.

– Порываева, ты сегодня с кем?

– С Лилей.

– Понятно, – поджал губы Иван Викторович. – Полтора врача и половина медсестры, ладно, справитесь. Порываева, у меня просьба: присмотри за травмой. Там у ребёнка перелом верхней конечности, но это головная боль второго этажа. А мне он в терапевтическом профиле тоже не нравится. Ты же во всех отделениях правого крыла будешь консультировать по дежурству. Зайди несколько раз в травму, послушай его. Начни сейчас, чтобы понимать динамику. – Жихарев снова повернулся к медсестре. – Лена, бери плёнки и к Ильюхину быстро! – Потом уже снова тихо мне. – Там объективно пока всё в пределах. Тахикардия прямо по краю, болевой синдром купирован. Но он мне не нравится.

– Все дети прекрасны, – привычно пошутила я.

– Только наши, – так же автоматически ответил Жихарев, а потом сильнее нахмурил и без того морщинистый лоб. – Понимаешь, пока ничего особенного. Суетливый, без одышки, но с жестковатым дыханием. Но не нравится, понимаешь? И подкашливает изредка. Присмотри лишний раз. Миша Шатров, 6 лет. И мать там в четыре звезды. Отпускаю в травму.

Сердце на секунду ёкнуло от знакомой фамилии. Этого не может быть. Совпадение. В мире полно Шатровых. Надо работать.

– Будет сделано. Спасибо за предупреждение.

Мы отсалютовали друг другу и помчались каждый в свою сторону. Я нашла ребёнка на каталке. Возле него суетилась мать. Из обеспеченных. Даже зарёванная она выглядела, как с обложки журнала про олигархов с подписью «Богатые тоже плачут».

С видимой брезгливостью она оглядывала старенькие банкетки приёмного отделения, протёртый линолеум и обшарпанные двери. И строчила что-то в телефоне без перерыва.

Я подошла к хрупкому мальчику с эмблемой «Феррари» на кофте, застывшему на каталке с поджатыми ножками. У него было совершенно амимичное бледное лицо и расфокусированный взгляд.

– Привет, – поздоровалась я, снимая с шеи фонендоскоп. – Как тебя зовут?

– Вероника Сергеевна, – ответила женщина, стоящая рядом, не поднимая на меня глаз. Она кусала губы и отправляла сообщение за сообщением.

Внешне я никак не отреагировала. Внутренне поморщилась от беспардонности.

– Это прекрасно, – пропела я, не отрывая взгляда от мальчика. – А тебя как зовут, гонщик? – спросила я, наклоняясь к кушетке и приподнимая край кофточки.

– Миша, – тихо ответил мальчик.

– Здорово! Я тебя сейчас послушаю, но не снаружи, а изнутри. Можно?

Ребёнок ожил. Посмотрел на меня с интересом. Вытянул губы в трубочку, словно собираясь надувать пузыри. Повернул в мою сторону голову.

– Как это?

– Просто. Вот смотри, – я приложила к своему локтевому сгибу мембрану фонендоскопа, чтобы согреть. Вставила в уши концы, напоминающие наушники. – Сейчас я ничего не слышу, потому что по моей руке воздух не проходит. А вот теперь я буду ловить твой ветер.

Я приставила головку фонендоскопа к едва подрагивающей груди. Прислушалась. Жестковатое дыхание было слабым. Мне показалось, что я зацепила еле слышный жужжащий хрип.

– Можете не затрудняться. Мы в этой дыре не останемся! – над моей головой рявкнула мамаша.

– Вы не могли бы присесть на кушетку и подождать там? Я осмотрю вашего ребёнка, и вы снова сможете к нему вернуться.

Мальчик снова сник.

– Ветер у тебя пока слабый. Вдохни поглубже, я смогу его поймать за хвост. Как лошадку на автомобильной эмблеме.

Миша открыл рот и начал вдыхать.

– Вы меня слышите? Мы тут не останемся! Не надо травмировать моего сына!

Мамаша уже почти кричала. Я, так и не получив никакого понимания, что с лёгкими ребёнка, сделала глубокий вдох. За годы общения с родителями я научилась ставить на место так, чтобы не было возможности на меня пожаловаться.

Сейчас Вероника Сергеевна должна была быть направлена и отпущена в сторону кушетки очень вежливо и очень категорично. Я умела отстаивать границы и жизни пациентов.

Ни перед кем не робела. Ни разу. Никогда.

Я уже набрала в лёгкие воздух, чтобы утихомирить Мишину мать, когда услышала до боли знакомый вопрос, который снился мне в кошмарах:

– Где. Мой. Сын?

И у меня подкосились ноги.

Я с силой зажмурилась и нечеловеческими усилиями снова открыла глаза. Сердце грохало где-то в висках. Горло сдавило огненным обручем. Губы пересохли. А у Миши на губах появилась улыбка.

– Саша, это какой-то клоповник! Пожалуйста! Сделай что-нибудь!

– Разберёмся.

– Забери нас отсюда. Миша упал. У него рука сломана. Просто шёл, даже не бежал, упал и на бордюр, и потом такой хруст, – женщина начала хлюпать носом.

– Ника, прекрати. Сейчас я всё сделаю. Посиди тихонечко, – и уже в мою сторону: – Я Александр Шатров. Доктор, что с моим ребёнком?

Я обернулась так медленно, словно до конца надеялась, что Шатров исчезнет, испарится, растворится, как утренний болотный морок. Но лицо держала, как на консилиуме сложного пациента.

А вот Шатров подготовиться не успел. На его лице появилась дикая смесь изумления, настороженности и чего-то ещё. Я же кивнула, делая вид, что совершенно не удивлена и не озабочена.

Вымученно улыбнулась Мише и, повесив фонендоскоп на шею, ответила отточенным официальным тоном:

– Здравствуйте, Александр Максимович. Сейчас спустится дежурный травматолог, и вы сможете обсудить диагнозы вашего ребёнка.

– Наташа? – растерянно переспросил Шатров.

– Наталия Евгеньевна. – Я ткнула пальцем в бейдж на груди. – Ожидайте.

Я скользнула в сторону, собираясь сбежать в отделение, но Шатров схватил меня за локоть. Я дёрнулась, и, поняв, как это всё неоднозначно выглядит, он отдёрнул руку.

– А ты, то есть вы здесь зачем?

– Помогала приёмке. В праздничные дни здесь особенно плотно. Теперь пора в отделение.

– С сыном всё нормально? – уточнил Шатров.

– Вы в стационаре. Точно – нет. Ребёнок болен. Его профиль травматологический. Сейчас к вам подойдёт дежурный доктор, с ним обсудите состояние пациента. – У меня в кармане завибрировал телефон. – А мне пора к моим больным. Извините.

На этот раз Шатров удерживать не стал. Я слышала за спиной обиженный голос Вероники Сергеевны. Ники, к которой ушёл от меня. Вернее, которая была в параллель со мной.

И пока я ждала лифта, пока заходила в кабинку, помогая заехать пациенту в инвалидной коляске, пока нажимала кнопку этажа, чувствовала. Его взгляд, внимание, настороженность. И подгоняла себя: быстрее, быстрее.

В отделение влетела почти бегом. С остервенением досмотрела поступившего ранее пациента, но душа была неспокойна. Взгляд Шатрова никак меня не отпускал.

У меня было ощущение, что он схватил меня за горло и тянет, как на поводке. Как в ночных кошмарах преследовал и всё время спрашивал, где его сын. И с сыном тоже было плохо.

Со вторым сыном.

Пока он лежал на каталке, в кишащем людском море, я не успела увидеть сходства. Но теперь могла поклясться, что сразу заметила и упрямый подбородок, и прямые острые брови, и нос с небольшой горбинкой, как у отца.