Он попал в точку. Понимаете, люди добрые, я уж давно размышляю о разных вещах — и хоть мне только пятнадцать, понимаю больше других, потому что лучше вижу. От папашиных проповедей меня уж давно смех разбирает: „Надо быть честным. Надо быть справедливым. Надо быть поласковей со слабыми“. И прочее в том же роде. Вы-то сами во все это верите? Кто в нашем мире хозяева? Черные. Знаю я, какие они честные, справедливые, ласковые... Смех, да и только! Стало быть, папаша порет чушь, и таким манером в жизни ничего не добьешься. Хотите доказательств? Поглядите на него: сколько я его знаю, вечно он надрывается на работе, а живем мы впроголодь...

— До обыкновенных арестантов мне дела нет, — отвечаю, — а такие, у которых света больше, чем положено... я их терпеть не могу.

Черный так на меня поглядел — вот-вот набросится с кулаками.

— Ты про что?

Я ему улыбнулся — прямо как учителю в субботу, когда стараешься его умаслить, чтоб не задал штрафной урок на воскресенье.

— За кого вы меня принимаете? — говорю. — Вы не думайте, мой отец состоит в Союзе Друзей Уполномоченного, уж за меня-то Генерал-Уполномоченному беспокоится нечего.

Черный малость смягчился.

— Объясни толком. Стало быть, ты не любишь таких, у кого света больше, чем положено?

— Еще бы!

— А почему?

Я чуть не прыснул, мне давным-давно известно, как на это отвечать: с тех самых пор, как мы, ребята, научились понимать, что у Черных на уме. Но от смеха я, конечно, удержался.

— Да вот, — говорю, — у меня есть свет, и у вас, и у всякого человека. А только если кто-то светится сильней меня, а я даже не знаю, кто он такой, меня зло берет. С удовольствием дал бы ему в морду.

— Все люди таковы, — говорит Черный и смотрит на меня с любопытством. Ну, а дальше что?

— Ну, и когда я вижу такой свет, как сейчас на холме... такой, что видно за тысячу Взглядов... понимаете? Я скорей бегу к нему!

— Потому что ненавидишь такого человека?

— Еще как!

— Стало быть, ты не за тем бежал, чтоб ему помочь?

Я так и подскочил и недоверчиво посмотрел на Черного:

— Вы что, чумовой? Может, не видели, как я ему кинул под ноги палку?

— Да, верно, — сказал он. — Верно.

Остальные шагали своей дорогой, мы двинулись следом. Но этот Черный все еще сомневался. Право слово, он оказался чересчур хитер для Черного...

— Послушай, паренек. Вот ты ненавидишь тех, у кого светы сильней твоего... Ну а как же Генерал-Уполномоченный?

Понятно, я ждал этого вопроса. Я гордо улыбнулся и пошел наизусть шпарить начало трудов Генерал-Уполномоченного. Черный, качая головой, вторил мне густым басом, а тем временем арестант опять упал, и опять поднялся, будто из последний сил, и наконец поплелся дальше.

Но вот мы дошли до слов „Генерал-Уполномоченный — отец всего народа. Без него Большие светы захватили бы власть, а Малые светы страдали бы“ — и тут Черный спросил:

— Ты по-настоящему в это веришь?

Я поглядел ему прямо в глаза самыми что ни на есть чистыми детскими глазами.

— Не понимаю, что это вы такое говорите? — И прибавил подозрительно: Может, вы сами не верите в Генерал-Уполномоченного?

— Нет-нет! Что ты!

Он испугался, как бы я на него не донес. Это кончилось бы для меня плохо, а все-таки остался бы какой-то след и в его досье. Ему вовсе не выгодно было приставать к мальчишке, который назубок знает труды Генерал-Уполномоченного. И он живо переменил разговор:

— Как тебя зовут?

— Микаэль.

Он даже не спросил мой гражданский номер.

— Слушай, Микаэль, а ты не пробовал поступить в Школу Черных? Для твоих лет ты очень здраво рассуждаешь. Учиться три года. А кончишь — будешь носить мундир...

— Нет, — говорю, — не пробовал.

— Что же так?

Ох, и опасную игру я вел — и отлично это понимал, люди добрые! Впервые в жизни я разговаривал с глазу на глаз с Черным... вдруг бы я напал на дурака. Среди Черных этого добра сколько угодно!

— Я не смел, — говорю ему. -Из-за очков.

— А что у тебя за очки?

— Сильные. Я вблизи неважно вижу.

Он снял с меня очки, нацепил себе на нос и поморщился.

— Ну и ну, — проворчал он. — Вот уж действительно!

Дурак несчастный! Где ему догадаться, какую комедию я разыграл, чтоб доктор выписал мне эти стекла? Они очень помогают мне не выдать себя. Признаться, что я вижу на два Взгляда, даже на три — куда ни шло. Но сказать правду... ни за что! Они вырвали бы у меня глаза!

— Ну и ну! — повторил Черный.

— С такими очками ты, верно, и того дерева слева не разглядишь.

Он мне расставляет западню, но я должен взять верх. Хоть тресни, а надо втереться к Черным и заполучить шлем. Не могу я притемняться с утра до ночи, все время, когда не сплю. Невозможно. В конце концов непременно себя выдашь. А тут я впервые говорю с Черным один на один...

— Дерево? — переспрашиваю самым честным голосом. — В очках, понятно, мне его не разглядеть. А так, без очков, отлично вижу — это вяз.

— Черт побери! — вырвалось у него. Он отдал мне очки и поглядел так, словно я какой-то чудной зверь.

— Черт побери! — повторил он. — Да ты Трехвзглядный — и никто этого не знает!

Ухватил меня за руку повыше кисти, сжал, как клещами.

— Как же про тебя не доложили комиссии?

— А я никому ничего не говорил, — отвечаю.

— Как так? Тебе ж дали очки!

Улыбаюсь ему ангельской улыбкой номер один.

— Так ведь это я вблизи плохо вижу. Доктор примерил мне разные стекла и дал такие, которые лучше всего подошли. А про то, как я вижу вдаль, не спрашивал. Доктора, знаете, тоже дают маху, как все люди.

Ну, в этом-то Черный не сомневается, он и сам может немало порассказать. Нет такого человека, чтоб не жаловался на докторов. Когда-нибудь, когда я стану важной персоной, непременно постараюсь выяснить, в чем тут дело.

А Черный шепотом спрашивает:

— Ты, верно, умеешь притемняться?

Молчу. Но он понял.

— Да ты соображаешь, что это такое, малыш? В пятнадцать лет ты видишь на целых три Взгляда и еще умеешь притемняться? Шутка сказать! А сколько Черных годами бьются, пока этому научатся! Я не хочу на тебя давить, малыш, но...

Он замолчал и смотрит на меня исподлобья. А я говорю:

— Куда это вы гнете?

— Не соображаешь, что ли? Раз ты Трехвзглядный и умеешь притемняться, тебя безо всяких примут в офицерское училище. Через три месяца получишь нашивки, а мое депо будет тянутья перед тобой и отдавать честь. Смекаешь?

И прибавил с горечью:

— А мне сколько уколов всадили, пока я стал видеть, как ты... И притемняться я могу только минуты на две, на три. А ты?

Я пожал плечами:

— На час, если надо.

— Ну да! — восхитился он. — На целый час? Как Жозиа? Совсем как Жозиа! Слушай, малыш, в двадцать лет ты будешь в Главном штабе Уполномоченного, это уж как пить дать!

Что бы он запел, если б знал правду! Притемняться на час? Как бы не так! Я притемняюсь уже сколько месяцев кряду... Ну да, больше года. Потому что боюсь своего света. Он так быстро растет, что я поневоле привык притемняться сразу, как проснусь, — и до тех пор, пока не лягу спать. Ну, конечно, не все время одинаково...

Вот поэтому никто и не знает, какой у меня на самом деле свет. К счастью. Меня и страх берет, и все-таки можно гордиться: свет у меня не хуже, чем у того типа, которого Черные сейчас ведут гасить.

Только я — не факел. Не такой я дурак!

Защитный шлем, как у Черных, вот что мне нужно. Под шлемом свет может расти сколько угодно, и не придется тратить силы на то, чтоб его притемнять и прятать. И я смогу наконец думать, размышлять, а не прикидываться мальчишкой.

Шлем Черного... Но если мой попутчик не врет, выходит, я могу добыть его в два счета!

— Вот оно! — говорю себе. — Я выиграл! Не слишком себя выдал и заполучу шлем, и моего света не будет видно...

Тут я заметил, что Черный не сводит с меня глаз и как-то странно усмехается.