В один из заходов, когда наши штурмовики вновь атаковали противника, в самолет, пилотируемый Селестино Мартинесом, попал вражеский снаряд. Самолет загорелся. Линия фронта была далеко позади, и дотянуть туда не оставалось никакой надежды. Мартинес попытался поднять самолет выше, чтобы найти лучший выход из положения, но это оказалось невозможным: высота была слишком мала. Самолет бросало из стороны в сторону, его вытянутый нос опускался все ниже. Летчик нажал на спусковой рычаг, и из-под плоскостей самолета вырвались два длинных языка пламени. Протянувшись вперед, они мгновенно полыхнули в гуще машин противника. Взорвались бензовозы. Мартинес ринулся в свою последнюю атаку, направив самолет в скопление машин. Немцы

попытались выпрыгнуть из них, убежать, но их настигали пулеметные очереди. Испанский коммунист Селестино Мартинес до последнего мгновения не оставлял штурвала своего самолета... Враг дорого заплатил за смерть героя.

Когда эскадрилья возвратилась на свой аэродром, там уже знали о гибели Мартинеса. Вскоре сообщили и о том, что атакованные штурмовиками вражеские позиции — в наших руках. Наступление продолжалось.

В МИРНЫЕ ДНИ

Вместе с советскими людьми мы, испанские летчики, с огромной радостью встретили День Победы. Как и все солдаты, мы вернулись на заводы и фабрики, в колхозы и совхозы и занялись мирным трудом по восстановлению народного хозяйства страны.

Хесус Ривас, наш авиационный механик, воевавший в партизанском отряде, был направлен на учебу в военную академию в Ленинграде. Но на второй же день Ривас не пошел на учебу.

— Я больше не пойду в академию! — решительно заявил он секретарю парторганизации.

— А что же ты хочешь делать?

— Работать! На завод, в колхоз — куда хотите! Хочу работать! А учиться буду потом, когда все будет восстановлено... Если еще останется время...

— Ну что ж, как хочешь, но имей в виду: учеба — это партийное поручение, а ты от него отказываешься!

— Нет, я не отказываюсь. Я просто не могу! Я хочу сейчас работать.

Товарищи поняли состояние Риваса и пошли ему навстречу. Ривас стал работать по своей специально-

сти — на аэродроме, в мастерских по ремонту самолетов. Впрочем, в то время их и назвать-то мастерскими нельзя было. Это было полуразрушенное здание, похожее на длинный барак. Придя туда в первый раз, Ривас увидел поломанные станки, порванные трансмиссии к станкам, разбитые шкафчики без инструмента.

— Что это такое? — спросил Ривас сопровождавшего его товарища.

— Это?.. Это ремонтные мастерские, которыми ты будешь руководить.

Несмотря на запущенность, беспорядок и выведенное из строя оборудование, Ривас был несказанно рад. Ему хотелось все потрогать своими руками, положить на место, починить. Ведь его золотые руки мастера так истосковались по настоящему делу!

Ривас быстро привел мастерские в порядок. Любая работа кипела в его руках. Целыми днями, а то и ночами не покидал он мастерские. Через несколько месяцев под его началом работало несколько десятков человек. Это была не работа, а настоящая битва, однако Ривасу казалось, что он сделал еще не все, что необходимо сделать больше.

Через несколько лет после войны Хесус Ривас женился. Здесь, в Ленинграде, у них родился сын Роберто. Так шли годы. В последний раз мы встретились с Ривасом в июле 1974 года в Ленинграде, когда Хесус Ривас был уже на пенсии. На летней дачке под Ленинградом мы нашли его в небольшой мастерской. Даже уйдя на пенсию, Ривас не в силах был оторваться от любимого дела и что-то мастерил.

— Кто говорил мне в самом начале войны, что мы видимся в последний раз? — весело спросил меня Ривас, вспоминая далекие дни.

Несколько месяцев спустя, в декабре того же года, мужественное сердце нашего дорогого друга и товарища Хесуса Риваса Консехо перестало биться. Он умер в возрасте 64 лет. Все свои силы и способности он отдал делу защиты и укрепления своей новой родины — Советского Союза.

Нас троих — Карлоса Гарсиа Аюсо, Рамона Моретонеса и меня — направили в Москву на завод по ремонту самолетов гражданской авиации. Карлос стал работать снабженцем. В те времена это был трудный участок: для производства многого не хватало. Ему приходилось часто ездить по стране, ночевать где придется, питаться кое-как, — и все же он ухитрялся вовремя доставить на завод все необходимое... Потом Карлос стал работать переводчиком в Интуристе, где он пользовался большим уважением.

У Рамона на заводе были другие обязанности: он стал руководить бригадой ремонтников. Ремонтником-механиком он был и в Испании. Старое оборудование требовало частого ремонта, и в то же время оно не должно было долго простаивать: в стране так многого не хватало, а план нужно было не только выполнять, но и перевыполнять. Ремонтники часто даже в обеденный перерыв оставались у станков и, перекусив, вновь принимались за работу. Рамон был примером в труде, образцом строгого соблюдения дисциплины, активно участвовал в общественной жизни, помогал заводской молодежи готовиться к службе в армии. Сегодня останки нашего мужественного друга покоятся на кладбище в Быково. Умер он внезапно 18 августа 1971 года, во время подготовки к праздничному вечеру в честь Дня авиации, организацией которого он руководил.

На этом же заводе я до 1964 года работал диспетчером. Затем мне и некоторым другим испанским летчикам предложили поехать на Кубу — на Остров Свободы, как его называли. На Кубе нас оказалось тоже трое: Фернандо Бланко, Ладислао Дуарте и я. Фернандо, окончивший войну майором, штурманом дивизии, работал на кафедре химии одного из институтов в Москве. Ладислао же вернулся на автозавод в Горький и стал инженером по автомобилестроению.

На Кубе мы передавали свой опыт кубинским авиаторам — каждый по своей специальности, полученной в Советском Союзе. Дуарте, например, работая на автозаводе в Горьком, принимал участие в создании некоторых моделей автомашин и стал хорошим специалистом. Теперь он помогал кубинцам собирать автомашины, организовывать их ремонт, налаживать технологические процессы. Приходилось не только работать, но и быть переводчиком, участвовать в воскресниках, выезжать на плантации и рубить сахарный тростник. С кубинскими революционерами нас связала самая тесная братская дружба.

Местом моей работы на Кубе было отделение «Авиаэкспорта». В то время контрреволюционеры на Кубе (кубинцы их называли «гусанос» — «червяки») всячески пытались нанести ущерб революции, и больше всего они стремились подорвать молодую гражданскую авиацию, чтобы изолировать Кубу от внешнего мира. Во время полетов контрреволюционеры не раз угоняли кубинские самолеты, и поэтому власти вынуждены были иметь в них охрану. Так было и в тот раз, когда я сел в четырехмоторный Ил-18 (поставленный Кубе Советским Союзом), выполнявший один из двух ежедневных рейсов из Гаваны в Сантьяго, центр провинции Ориенте, самой восточной части кубин-ского острова. Один охранник, вооруженный автоматом, находился в кабине пилотов, другой — в хвосте самолета. Первый пилот Фернандес сел в левое кресло; остальные члены экипажа — второй пилот, бортрадист, бортмеханик — тоже заняли свои места. Закрылась герметически плотная дверь в кабину пилотов. Только после этого началась посадка пассажиров — все предъявляли билеты бортпроводнице. В самолете находились женщины и дети, рабочие и крестьяне. Все были опрятно одеты. Были здесь и мачетеро (рубщики сахарного тростника) с длинными, широкими ножами — мачете. В самолет вошла и группа военных с пистолетами у пояса, в выгоревшей на солнце бледно-зеленой форме. Это был обычный рейс, и самолет был как всегда полон, в нем находилось около ста пассажиров. Все предпочитали пользоваться этим удобным и надежным видом транспорта, так как по железной дороге или шоссе от Гаваны до Сантьяго около 1200 километров.

Взлет и набор высоты самолетом прошли нормально, и самолет взял курс на восток. Через десять минут на контрольный пост сообщили, что прошли над Варадеро — лучшими пляжами на Кубе. Но радист, окончив передачу, неожиданно выхватил из своего чемоданчика кастет и со всей силой обрушил его на голову охранника. Бедный парень! Ему было всего 25 лет... В следующее мгновение радист приставил пистолет к спине пилота и приказал: