Обращаясь к нам по-испански, он говорит:
— В том самом порядке, как я записал вас, делаем два круга над аэродромом. Затем вы перейдете на И-16, совершите по два-три полета, и будет достаточно. Если кто-нибудь считает, что этого ему будет мало, пусть сейчас сразу же скажет об этом. Капитан Вильи-мар займется этим и постарается все решить. Есть ли вопросы? Нет? В таком случае — по самолетам!
Мигель Пласа поправляет парашют и занимает переднее место в кабине самолета УТИ-47. Шум от запущенных двигателей трех самолетов, предназначенных для полетов, заполняет все вокруг.
Весь полет от взлета и до посадки занимает всего пять минут. Один пилот сменяет другого, и так по цепочке летчики выполняют тренировочные упражнения. Через двадцать минут все три самолета оказываются в воздухе. Антонио Ариаса сопровождает Рамон Гандиа, а Медина и Пласа выполняют полеты без инструкторов.
— Черт возьми!.. Что происходит? — вдруг восклицает Ариас.
Самолет Медины, сделав разворот для захода на посадку, внезапно падает в море. Еще не успели упасть морские брызги, поднятые только что упавшим самолетом Медины, как самолет, пилотируемый Пласой, также начинает быстро терять высоту и падать в море. За несколько секунд до катастрофы летчик успевает выпрыгнуть, но высоты явно не хватает. Пласа приземляется недалеко от своего самолета, и все с надеждой спасти его бросаются на помощь. Мы садимся в первую попавшуюся спасательную лодку и изо всех сил гребем к месту крушения. Невзирая ни на что, мы стараемся не терять надежду до конца — ведь это наши друзья. Но вскоре все наши надежды рушатся. В том месте, где упали самолеты, мы находим только два бездыханных тела.
Первый, кто бросился с нами на помощь ребятам, был советский инструктор Антонио. «Что же могло случиться с ребятами?» — взволнованно спрашивает он. Как бы он хотел помочь им, спросить, что в полете пошло не так! Но ребят уже не вернешь. Они мертвы. От боли он закрывает глаза, садится на скамью, зажимает голову руками и некоторое время просто сидит, не обронив ни единого слова.
Поначалу все предполагали, что зеркальная поверхность моря могла ослепить летчиков. Через некоторое время выяснилась истинная причина катастрофы: механик, обслуживавший данные самолеты, предал своих и перешел на сторону фашистов. Впоследствии он хвастался, как подрезал на двух самолетах тросы рулей высоты, что и вызвало падение самолетов в море. Позже мы узнали, что предатель был взят в плен на одном из фронтов. Он был расстрелян.
ВСТУПЛЕНИЕ В РЯДЫ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
Разрушительная гражданская война, начатая фашистами, продолжается. Трудно поверить в то, что происходит на испанской земле! Наш народ разрознен и безжалостно уничтожает сам себя. Сын, позабыв о кровном родстве, бросается на отца, а отец, невзирая ни на что, убивает своего сына. Родственники, оказавшиеся по разные стороны баррикад, даже и не предполагают, что, нажав на спусковой крючок своего смертоносного оружия, они лишают жизни самое дорогое, что только может быть на свете, — своих любимых и близких людей. Разве возможно представить себе, чтобы разумный человек мог навязать нашему народу такое нелепое кровопролитие? Разве можно поверить, чтобы этот могучий народ так просто опустил голову и замолчал, позволив себя убивать, словно неопытных молодых бычков, даже и не попробовав воспользоваться своей несоизмеримой силищей?
Многие вопросы так и остаются без ответа. Но сейчас ясно одно — гражданская война приобрела освободительный характер, и необходимо довести ее до конца, выполнив долг перед Родиной. В то время как такие руководители республиканского правительства, как Ларго Кабальеро, проявляют идущие на руку врагу нерешительность и колебания, испанские фашисты, вскормленные Гитлером и Муссолини, разрушают все, что дорого испанскому народу: города и села, культурные и исторические ценности. Они убивают детей, женщин, стариков. Немецкие бомбардировщики сбрасывают тонны бомб на мирные селения. Гитлер осыпает наградами немецких летчиков, а Франко им аплодирует и призывает к дальнейшему насилию. От Герники они не оставили и камня на камне. Высшее
католическое духовенство заодно с фашистами: крестом и «святыми» молитвами оно благословляет фашистский разбой!..
В мае 1937 года нам дают несколько дней отдыха, затем на аэродроме Тотана, недалеко от Мурсии, формируют эскадрилью «москас». Эскадрилья будет защищать Мадрид. Все летчики — испанцы, а командир — совьетико Антонио. Он, словно ястреб, постоянно присматривает за нами, стараясь передать свой опыт, чтобы никто из вражеских пилотов не посмел сбить его птенцов. Эта озабоченность заметна во всех его действиях, в его внешнем виде. Он еще совсем молод, но его сильные руки, широкие плечи и твердо посаженная голова вызывают уважение. Похоже, он видит и подмечает все, что происходит с каждым из нас. Понятно, почему Антонио так озабочен. Идти в бой с летчиками, не имеющими никакого опыта, а только теоретические знания, не закрепленные как следует практикой, — подобное положение беспокоило бы любого командира эскадрильи.
Вот наконец все практически готово. Механики и оружейники, вкладывая всю душу в свое дело, то и дело снова и снова осматривают самолеты, каждый раз удостоверяясь в исправности всех механизмов. Мы, летчики, тщательно изучаем маршрут и делаем последние приготовления к полету точно так, как нас этому учили в летной школе. Но на фронте все живет по другим законам, по законам войны, — и нужно всегда быть готовым к этому.
Завтра мы вылетаем на Мадридский фронт. Я в последний раз бросаю взгляд на показатели приборов в кабине самолета, вылезаю и сажусь на парашют, лежащий на брезентовом самолетном чехле, слегка испачканном в машинном масле. Погружаясь в собственные мысли, я на мгновение забываю обо всем, что происходит вокруг. Ко мне подходят Хосе Пуиг и Марсиано Диас.
— Что так задумался, тебе жаль расставаться с Тотаной? Небось оставляешь здесь разбитое сердце какой-нибудь красавицы? — говорит, улыбаясь, Диас.
— Вовсе нет! Просто я снова покидаю свои родные места — Мурсию, а ты направляешься домой — в Мадрид. Только Пуигу, наверное, все равно: в Барселону мы еще не скоро попадем... Но думаю я вовсе не об этом.
— А о чем же, если не секрет? — допытывается Марсиано.
— Хорошо, расскажу... Я вспоминал все пережитое нами с момента поступления на летные курсы. Точно не знаю, но мне кажется, что наши мысли, поскольку мы это время провели вместе, должны во многом совпадать... Каковы ваши самые сильные впечатления за этот период?
— Для меня, — говорит Пуиг, — таким впечатлением было прощание с Родиной, с нашей родной Испанией. Я никогда раньше не испытывал такого волнения! Хорошо помню тот вечер, закат в облаках... военные корабли... вот начинают теряться вдали родные берега, а впереди — полная неизвестность. Затем было много других незабываемых моментов — это и труднейшее путешествие по Черному морю, и неописуемая красота Феодосии.
— А моим самым ярким впечатлением стал первый полет! Эти ощущения нельзя спутать ни с чем другим, — вмешивается в разговор Сэрра, только что присоединившийся к нам. — Мне приходилось раньше бывать в разных передрягах. Не раз приходилось бороться за жизнь, чтобы не остаться в морской пучине. Там для меня секретов нет, а вот ощущение полета, необычайно высокой скорости, это да! Это ни с чем не сравнишь!
— Согласен с вами, — отвечаю я им. — Обо всем этом я уже думал, и не раз, а сейчас, кажется, мне пришла в голову мысль о более важном... Я думаю о той помощи, которую предоставляет нам советский народ... Как это все понять, объяснить? Почему они считают своим долгом помогать нам в борьбе с фашизмом, не щадя своих жизней, оставляя семьи и друзей и отправляясь в чужую страну? Что ими движет? Я бы, наверное, не согласился ни за что на свете!
— Они интернационалисты, коммунисты. Они живут этим. А нам это пока не понятно — нас этому никто не обучал.
