Все переглянулись.
– Может быть ваши толкования верны, но приди мы сюда не с мечом, а с милосердием, неверные не стали бы долго церемониться, продырявив наши черепа стрелами, – заметил Осагон.
– Теперь уже поздно об этом говорить, – отозвался святой брат, допив вторую чашу.
– Отменное вино! Дозвольте мне достойные воины ещё раз наведаться к вашему шатру, дабы поддержать бодрость духа, – попросил толстяк с улыбкой.
– Будем вам рады, брат, приходите, – сказал Равуль.
– Тогда я отправлюсь к себе с лёгким сердцем, – произнёс Мурсель, поднявшись с бревна. – Постойте, а у меня глаза не красные? – настороженно поинтересовался он.
– Нисколько, – ответили ему, и довольный монах зашагал прочь.
– Погодите, брат! Не желаете ли отведать нашей бараньей похлёбки? Уже сварилась, – окликнул его Арамон.
– Нет, сын мой, я наложил на себя обет поста, потому мясного ничего не ем! – отказался тот. – Хотя… давайте, – согласился он тут же, сразу усевшись на прежнее место.
Броже всем наполнил тарелки, раздав их каждому.
– Всё-таки, что не говори, а в хорошем завтраке, греха нет! – проговорил довольный монах.
Полуденное солнце сильно припекало и светоносцы с самого утра, прошагавшие много вёрст, были рады, наконец, остановиться, чтобы перевести дух, укрывшись в тени шатров. Такая необычно жаркая погода после изматывающих дождей тяжело подействовала на всех, кроме Равуля, хотя возможно он просто делал вид, стараясь не замечать жару лучей, что солнце его не беспокоит. Во всяком случае, поддаваться всеобщему царившему унынию этот молодой человек не собирался.
– Крепитесь братцы, жара всё же лучше, чем дождевая вода под кольчугой с латами! – с улыбкой поговаривал он более взрослым сослуживцам и все как-то приободрились, готовясь к обеду.
К разводившим огонь пехотинцам подъехал всадник, чья лошадь была укутана белой попоной с нашитыми по бокам чёрными солнцами, она доходила едва ли не до самых копыт. Сам рыцарь, являющийся одним из пяти помощников Снегиана был облачён в алое сюрко с большим белым сенийским солнцем. На голове покоился закрытый шлем с прорезями для глаз.
– Ты и ты, – указал он на Арамона и Анриса. – Будете охранять пиршественный шатёр. Отправляйтесь за мной, – велел рыцарь двум пехотинцам без лишних вопросов взяли щиты и пошли куда сказано. Они без труда отыскали самый главный шатёр, украшенный большими красными солнцами, где принимались самые важные решения и проводились шумные пиры. Он как всегда был полон суетливыми слугами знати. Тузец занял правую сторону широкого входа – жгучий брюнет левую. Играла шумная музыка, слышался звон тарелок, подносов, а также винных сосудов, в большом количестве разносимых вассалами.
– Эх, посидеть бы там сейчас, – произнёс Анрис, на мгновение, взглянув вовнутрь.
– А я не завидую, – возразил Арамон.
– Так и я не завидую! Просто говорю, посидеть бы там пображничать, здорово было бы, – проворчал усач, тут же умолкнув, заметя, что к ним направляется главный представитель папы в роскошной мантии с золотым солнцем на шее. Аббат прошествовал мимо, как всегда с самым серьёзным видом, граничащим с мрачностью.
– Ох, не по себе мне от этого Бареза! И вообще от всей инквизиции, – покачал головой тузец.
– Тише ты! Ещё ненароком услышит кто… – цыкнул на него Анрис.
Отмеченный шрамом хотел ответить, но вытянулся по струнке, завидя идущего Снегиана, его сослуживец сделал тоже самое. Магистр посмотрел на них очень внимательно, поравнявшись.
– Твоё лицо кажется мне знакомым, – обратился он к Арамону. – Кажется, я видел тебя на передовой… Ты храбро сражаешься.
– У нас все храбро сражаются, ваша милость, – отозвался польщённый пехотинец.
Снегиан только улыбнулся на эти слова и вошёл в пиршественный зал. Затем явились андийский магистр вместе с арейским. У Ридика была белая накидка с простым солнцем, а утолийца украшала зелёная с родовым гербом и белым искривлённым солнцем. Арейский граф был задумчив, зато Ридик зе Вересс сверкал хорошим настроением, весело о чём-то рассказывая. Заглянули ещё несколько знатных господ от каждых союзников. Последним в шатёр вошёл устроитель и виновник торжества гермийский магистр в неизменном ярко-красном сюрко с чёрным орлом на груди.
Побитая щека его уже малость отошла, синяк спал, но всё равно он старался клонить свою белобрысую голову немного в сторону, дабы окончательно сделать незаметным это позорное напоминание о сокрушительном ударе Снегиана. Впрочем, столь находчивое ухищрение не сработало. Слишком свежо было воспоминание всех присутствующих о случившейся несколько дней назад ссоре. Потому многие из знатных гостей, посматривали на неудачника графа со злорадной усмешкой. Заград конечно же это замечал, но уняв с трудом пылающий гнев и придав лицу как можно более непринуждённый вид, хитрец не позволил себе выказать всю бурю бушующих чувств в душе. Взамен он будто ни в чём не бывало прошествовал к своему месту, приветливо всем улыбаясь. Сегодня главный заговорщик сидел рядом с тем, кого больше всего ненавидел – со своим обидчиком. Так специально было сделано, ведь им предстояло помириться. Заград постоянно ловил себя на этой мысли, постоянно твердил её в уме, огромной силой воли сдерживая собственную ярость. Ведь ему сейчас как никогда хотелось покончить с лицемерным фарсом, который он вынужден играть, и что есть силы вцепиться в горло герцога Шустского, не отпуская до тех пор, пока тот не обмякнет, потеряв жизнь. Заграда успокаивало лишь одно, он точно знал, что его злейший враг скоро умрёт. Пускай не от его зубов или меча, но от того яда, так тихо и мирно покоящегося на дне маленькой шкатулки, безмолвно ждущего своего часа. А задуманное веселье своего часа уже дождалось, пир, вино и громкий смех потекли бурной рекой. В прекрасном расположении духа присутствовал даже вечно хмурый Барез. Он даже взял на себя смелость произнести первый тост. С полным кубком аббат поднялся из-за стола, сказав:
– Доблестные руководители воинства Светлого! Я поднимаю сей кубок в вашу честь и за вашу храбрость, с коей вы совершаете своё богоугодное дело, ведя за собой войско Света, неся с собой свет веры Его, укореняя этот праведный свет в землях востока. За вас дети мои и пусть Господь озарит вас великой милостью своей, аминь!
