Когда старик сгорел, никто в деревне не удивился.

Расстроились, конечно, большое ведь дело – человек умер! Даже помочь пытались, хотя мало кто скрывал: им важнее свои дома уберечь, а не в соседский лезть. За такое не осуждали, видно же, что все пылает, не хватало еще собственных детей сиротами оставлять из-за того, кто кое-кто доигрался! Но в том, что Максимыч именно доигрался, сомнений не было ни у кого – от деревенских сплетниц до подоспевших удивительно быстро пожарных.

Местные давно догадывались, к чему все шло. Это только в первое время ничто не предвещало… Казалось, что То́доровы, переехавшие в деревню года три-четыре назад, – типичная городская семья, которая на склоне лет устала от суеты и потянулась к покою старых лесов. Они заселились не в лачугу какую-нибудь, они изначально купили один из самых больших домов в деревне, потом еще и отреставрировали его так, что чуть ли не терем получился. Оба водили машины, и чувствовалось, что деньги в семье водятся.

Так что новые соседи отнеслись к ним вполне дружелюбно, пусть и по разным причинам. Кто-то совершенно искренне хотел поддержать людей, решившихся на такую грандиозную перемену в жизни. Кто-то был заинтересован в том, чтобы регулярно получать приглашения в богатый дом. В любом случае, к резной калитке Тодоровых осторожно потянулись почти все.

И вот тут оказалось, что супруги, пополнившие собой население деревушки, были очень разными. Жена, Илона, – само очарование. Не дура, к печали местных попрошаек, деньгами сыпать не будет и в каждую наспех состряпанную историю не поверит. Но при этом искренне доброжелательная, стремящаяся поддержать, из тех людей, которым невозможно не улыбнуться в ответ, если они улыбаются. Скоро ее в деревне полюбили, и за доброту жены многое прощалось мужу.

Потому что муж как раз местным не понравился. Вечно мрачный, нелюдимый, общается сквозь поджатую губу, пригласишь его куда – а он даже вежливую причину для отказа придумывать не станет, «не хочу» и все. Да он и не скрывал, что считает себя лучше окружающих. Они попробовали по-свойски звать его Максимыч – они так всех, кто старше шестидесяти, звали! А он хмурился и с нажимом уточнял:

– Виталий Максимович!

Явно был воротилой каким, или из этих, интеллигентов в пятом колене… Местные все равно звали его Максимычем с упрямством злых детей. Он не откликался, но это и не требовалось: они видели, что раздражают его, им хватало.

Но так или иначе, Тодоровы стали своими… А потом Илона умерла.

Есть такие женщины, которые улыбаются всегда и всем, тянут на себе все, что можно утянуть, и даже чуточку больше. А уж что они проживают в этот момент, какая буря бушует внутри – они никому не скажут, чтобы своими проблемами не расстраивать других. Вот и Илона Тодорова улыбалась всегда, она казалась вечным источником энергии, пока однажды просто не исчезла. Угасла, умерла за один день, не потребовав ни волнения окружающих, ни долгого ухода. Будто и смертью своей никому не желала доставлять неудобство!

Ну а как не стало ее, так и покатился в никуда ее муж. Он, вечно посмеивающийся над женой, подкалывающий, без нее просто не умел жить. Он и раньше боролся со своими демонами, это инстинктивно чувствовали даже те, кто не мог похвастаться тонким пониманием человеческой души. Но теперь, когда Илона умерла, он эту битву стремительно проигрывал.

Он начал пить… хотя нет, не начал, он и прежде прикладывался к бутылке, просто, пока была жива Илона, она мягко его сдерживала, она знала, как. Теперь сдерживать было некому. Он больше не тянул на Виталия Максимовича, он очень быстро превратился в неопрятного, вечно угрюмого Максимыча, который словно приходил в ужас от собственной трезвости и стремился как можно скорее от нее избавиться.

Бывают веселые выпивохи, которые на трезвую голову еще чего-то стесняются, но уж залившись, не отказываются от роли души компании. Там и песни, там и пляски, там и что ни неделя – порванный баян на чьей-нибудь свадьбе.

Но старый Максимыч был не таким. Он пил одиноко, зло и безжалостно. Каждой бутылкой он будто забивал себя в сырую землю, в забвение, и это не пугало его, привлекало даже. Из дома он теперь выходил по двум причинам – в магазин и на могилу жены. После этого он закрывался, запирался внутри и уничтожал того, кого, похоже, считал своим главным врагом – самого себя.

Вот потому и не почувствовали местные удивления, когда короткой и теплой июльской ночью роскошный дом Тодоровых обратился огненным цветком. Волнение и возмущение почувствовали, не без этого, а удивление – нет.

Доигрался, алкаш старый! Максимыч был не из тех стариков, которые намеренно тянут в дом всякий хлам, да в маленькой деревне такого и не получилось бы. Он просто не выносил мусор, не убирался, и хлам нарастал вокруг него, как гигантская раковина. Так что даже относительно новый дом, построенный из современных материалов, полыхнул ярче, чем древняя деревенская хата.

На Максимыча злились, и все же ему попытались помочь. Носили воду, кричали, стараясь разбудить пьяницу. Пара безумцев почти решилась шагнуть в пламя, да жены удержали, на ногах повисли, и, пожалуй, были правы. Тут интрига лишь в том, убьет тебя огонь или дым, а выжить точно не получится!

Потом подоспели пожарные, очень быстро по деревенским меркам, рекорд просто, и стало чуть полегче. Рядом с ними потуги деревенских, таскавших воду ведрами, казались жалкими, смешными даже. Они обдавали пылающий дом потоками воды, которая отгоняла пламя, как охотничьи псы загоняют уже раненого зверя.

К рассвету все завершилось. Даже дом не рухнул, да и не рухнет уже, крепкий он… Только вот кто захочет там жить? Местные уже подозревали: придется рано или поздно поджечь этот остов снова, чтобы избавить уютную деревню от привлекающей всяких бродяг «заброшки». Но это потом, не раньше, чем через сорок дней… Покой мертвецов в деревне уважали.

А в том, что Максимыч мертв, они не сомневались. Покричали для приличия, осторожно пробираясь в обгоревший дом, позвали хозяина. Вдруг чудо произошло? Вдруг отсиделся где, в каком новомодном убежище вроде тех, которые показывают в американских фильмах? Мало ли, какие штуки эти городские с собой привезли!

Но Максимыч то ли не интересовался таким, то ли американские фильмы не смотрел. Они нашли его без труда – и он был безвозвратно мертв. Он даже не успел встать со старого деревянного кресла, окруженного полопавшимися бутылками! Это удивило местных куда больше, чем его смерть: то, что кресло обгорело, но не развалилось. Потом они сошлись на мысли, что дерево просто добротное, не опилки какие дешевые, а цельная древесина, да еще и обработанная огнеупорным составом. Ну а в кресле – обугленный мертвец, который, казалось, просто заснул у окна в ожидании любимой жены, гулявшей в саду…

Печальная, но предсказуемая история. По крайней мере, была такой. А потом один из пожарных, дожидавшихся, когда мертвеца заберут, вдруг нахмурился:

– Эй… глянь на это!

– На что? – растерялся его коллега, пытавшийся понять, где начался пожар. Явно не здесь, потому что эта комната пострадала чуть меньше остальных. Но если виной всему не ошибка старого пьяницы, то что же тогда произошло?

Тот, который первым заметил странность, о его размышлениях не знал, его волновало кое-что другое. Он подошел ближе к креслу и указал на тонкое черное запястье, замершее на подлокотнике:

– Вот! Ты понимаешь, что это такое?

Второй теперь понимал. Потому и не задавал больше вопросов, замер, судорожно пытаясь подобрать другое объяснение тому, что они сейчас видели – кроме очевидного.