— Не говори этого, Арман. Я не хочу тебя ссорить с семьей, возвращайся завтра в Париж. Твой отец обдумает положение вещей, ты, со своей стороны, тоже подумаешь, и, может быть, вы придете к какому-нибудь соглашению. Не спорь с ним, сделай вид, что согласен на некоторые уступки, не настаивай так на привязанности ко мне, и он оставит все по-старому. Не теряй надежды, мой друг, и в одном будь уверен: что бы ни случилось, твоя Маргарита тебе не изменит.

— Ты клянешься мне в этом?

— Тебе нужна моя клятва?

Как приятно дать себя успокоить любимому человеку! Весь остальной день мы провели в разговорах о наших планах, как будто поняли необходимость поскорее их привести в исполнение. Каждое мгновение мы ждали нового происшествия, но, по счастью, день закончился благополучно.

На следующий день я уехал утром в десять часов, а около двенадцати был в гостинице.

Отца не было дома.

Я пошел на свою квартиру, надеясь застать его там. Но никто не приходил. Я пошел к нотариусу. Никого!

Вернулся в гостиницу и ждал до шести часов. Господин Дюваль не возвращался.

Я отправился в Буживаль.

Маргариту я застал уже не у окна, как вчера, а перед камином.

Она так задумалась, что не заметила моего прихода. Когда я поцеловал ее в лоб, она вздрогнула, как будто этот поцелуй ошеломил ее.

— Ты испугал меня, — сказала она. — Ну, что твой отец?

— Я его не видел. Я не знаю, что это значит. Я не застал его ни в гостинице, ни в других местах, где он мог быть.

— Ну, так завтра ты должен будешь снова его поискать.

— Мне хочется, чтобы он послал за мной. Мне кажется, я сделал все, что мог.

— Нет, мой друг, этого мало, завтра тебе нужно обязательно поехать к отцу.

— Почему завтра, а не в другой день?

— Потому что, — сказала Маргарита, как будто немного покраснев при этом вопросе, — потому что твоя настойчивость проявится сильнее и от нее будет зависеть скорость нашего прощения.

Весь остальной день Маргарита была очень озабочена, рассеянна, печальна. Я должен был по два раза повторять ей вопрос, чтобы получить ответ. Она объясняла эту озабоченность опасениями за будущее, которые ей внушали последние события.

Всю ночь я старался ее успокоить. На следующее утро она так настойчиво заставляла меня уехать, что я никак не мог понять причины.

Как и накануне, отца не было дома, но, уходя, он оставил мне записку:

«Если вы приедете сегодня со мной повидаться, подождите меня до четырех часов. Если я не вернусь к четырем, приходите завтра ко мне обедать: мне необходимо с вами поговорить».

Я подождал до назначенного часа. Отца не было. Я уехал.

Накануне Маргарита была печальна, в этот день она была лихорадочно возбуждена. Увидев меня, она бросилась мне на шею и долго плакала в моих объятиях.

Я спросил ее о причине этого неожиданного горя, взрыв которого меня испугал. Она мне не назвала никакой определенной причины и придумывала всевозможные отговорки, которые только может привести женщина, чтобы скрыть правду.

Когда она немного успокоилась, я рассказал ей о результатах поездки, потом показал письмо отца, обратив внимание на то, что мы могли его благоприятно истолковать.

Увидев это письмо и услышав мое толкование, она снова зарыдала. Я подозвал Нанину. Опасаясь нервного припадка, мы уложили в постель бедняжку, которая не переставая плакала и, крепко сжав мои руки, поминутно их целовала.

Я спросил Нанину, не получала ли Маргарита в мое отсутствие писем и не приходил ли кто-нибудь к ней, чтобы как-то объяснить ее состояние, но Нанина ответила мне, что никто не приходил и ничего не приносили. Для меня было ясно, что со вчерашнего дня произошло что-то важное, что Маргарита скрывала от меня.

Вечером она была немного спокойнее и, усадив меня у себя в ногах, снова начала уверять в своей любви. Потом она улыбнулась, но с усилием, потому что помимо ее воли слезы все время застилали ей глаза.

Я употребил все средства, чтобы заставить ее открыть истинную причину печали, но она все время давала уклончивые объяснения, о которых я вам уже говорил.

В конце концов она заснула у меня на руках, но тяжелым сном — он не дает успокоения, от него наливается усталостью все тело, — время от времени Маргарита вскрикивала, внезапно просыпалась и, убедившись, что я около нее, заставляла меня клясться в любви.

Я ничего не понимал в этих взрывах отчаяния, которые продолжались до утра. Под утро Маргарита забылась сном. Но этот отдых был непродолжителен. Часов в одиннадцать она проснулась и, увидев меня на ногах, воскликнула:

— Ты уже уходишь?

— Нет, — сказал я, взяв ее руку, — я хотел дать тебе поспать. Еще рано.

— Ты когда поедешь в Париж?

— В четыре часа.

— Так рано? А до тех пор ты останешься со мной?

— Конечно, как всегда.

— Какое счастье! Будем завтракать? — продолжала она с рассеянным видом.

— Как хочешь.

— А потом ты будешь меня целовать до самого отъезда.

— Да, и я постараюсь вернуться как можно раньше.

— Ты вернешься? — спросила она, странно посмотрев на меня.

— Конечно.

— Да, да, ты вернешься вечером, я буду тебя дожидаться, как всегда, и ты меня не разлюбишь, и мы будем все так же счастливы.

Все это она говорила прерывающимся голосом: ее угнетала все время какая-то тяжелая мысль, и я каждую минуту боялся, что она потеряет сознание.

— Послушай, — сказал я, — ты больна, я не могу тебя оставить в таком состоянии. Я напишу отцу, чтобы он меня не ждал.

— Нет, нет! — воскликнула она внезапно. — Не делай этого. Твой отец скажет, что я помешала тебе пойти к нему, когда он вызвал тебя. Нет, нет, ты должен пойти, ты должен! Я вовсе не больна, я чувствую себя прекрасно. Мне приснился дурной сон, и поэтому я проснулась в дурном настроении.

С той минуты Маргарита старалась казаться веселой. Она не плакала.

Когда наступил час моего отъезда, я поцеловал ее и спросил, не хочет ли она проводить меня до станции: я надеялся, что прогулка ее рассеет и пребывание на воздухе будет ей полезно. Кроме того, мне хотелось подольше побыть с ней.

Она согласилась, взяла пальто и пошла вместе с Наниной, чтобы не возвращаться одной.

Я несколько раз хотел вернуться с ней вместе домой. Но я надеялся скоро вернуться, боялся снова рассердить отца и сел в поезд.

— До вечера, — сказал я Маргарите, прощаясь с ней.

Она ничего не ответила.

Так один раз уже было. Однажды она мне ничего не ответила на подобную фразу, и, вы помните, граф Г. провел у нее ночь. Но это время было так далеко в прошлом, что оно как бы стерлось в моей памяти, и теперь я меньше всего боялся, что Маргарита меня обманет.

Приехав в Париж, я побежал к Прюданс и хотел ее попросить поехать к Маргарите, надеясь на ее болтливость и живость характера.

Я вошел без доклада и застал Прюданс за туалетом.

— Ах, — сказала она озабоченным голосом, — Маргарита тоже с вами?

— Нет.

— Как она себя чувствует?

— Она нездорова.

— Она не приедет?!

— Разве она должна была приехать?

Мадам Дювернуа покраснела и ответила мне несколько смущенно:

— Я хотела знать, не приедет ли и она, раз вы приехали в Париж.

— Нет.

Я смотрел на Прюданс: она опустила глаза, и на ее лице я читал опасение, что мой визит затянется слишком долго.

— Я хотел вас попросить, Прюданс, если вы свободны, поехать сегодня вечером к Маргарите. Вы поболтаете с ней и можете там переночевать. Я ее никогда не видел в таком состоянии, как сегодня, и боюсь, что она заболеет.

— Я должна обедать в городе, — ответила ПрюдаНс, — и не сумею вечером повидаться с Маргаритой, но завтра я ее повидаю.

Я простился с мадам Дювернуа, которая, на мой взгляд, была почти так же озабочена, как и Маргарита, и отправился к отцу.

Он протянул мне руку и внимательно на меня посмотрел.

— Ваши два визита, Арман, меня обрадовали, — сказал он, — они мне позволяют надеяться, что вы так же одумались, как и я.