- Все-таки интересно создан человек, - покачал головой Куприн. - Я читал статьи о матч-реванше. Как восхваляли тебя перед первой встречей в тридцать пятом году! Никто не считал тогда Эйве серьезным противником. А сейчас мигом все перебросились на сторону голландца.

- И что самое обидное, - подхватил Алехин, - Эйве же выиграл у меня матч с минимальным перевесом. Из-за неудачи в одной лишь последней партии я стал уже ничтожным в глазах «высоких» специалистов!

- Все-таки не все за Эйве, - заметил Куприн. - Ласкер и сейчас держит твою сторону. Я читал: он полагает, что после необходимого отдыха ты еще дашь шахматному миру много чудесных партий.

- Замечательный старик! - с теплотой вымолвил Алехин. - Как много он значил в моей жизни! А вы знаете: он уехал из Германии.

- Как?!

- Совсем уехал. Точнее сказать, убежал, - разъяснил Алехин.

- И его добил Гитлер, - покачал головой Куприн.

- Нацисты отняли у него все: дом, работу, деньги. Нужно начинать жизнь сначала.

- И где он теперь будет жить? - спросил Куприн.

- Вероятнее всего, в Москве.

- Отлично! Значит, увидимся, - вырвалось у писателя.

- Что?!

- Да, Саша. Еду в Москву. Решил твердо и окончательно. Домой, такая радость!

- Когда?

- Может быть, даже в ближайшие дни.

- А как с выездной визой, с билетами? - спросил Алехин.

- Пока еще нет, но обещают. Тянут… но я зубами буду… В поезд не пустят - пешком пойду. По шпалам пойду, а в Москву доберусь!

- А те знают? - спросил Алехин, показав куда-то назад.

- Я им сказал, но… не все. В общих чертах, предположительно. И то как расшумелись! Как раз перед твоим приходом. «Тебя в Сибирь, - кричат, - сошлют!» II знаешь, что я им ответил? «Чехов, - говорю, - за свои деньги ездил в Сибирь, а я за казенный счет!»

Эта фраза, очевидно, понравилась Куприну, лицо его светилось от удовольствия. Некоторое время они шли молча. Навстречу им тли рабочие, спешившие домой после трудового дня, запоздавшие любители доступных развлечений. То и дело- Встречались обнявшиеся парочки, влюбленные без стеснения целовались на глазах у прохожих. Раза два уличные женщины пытались было обратить на себя внимание двух прилично одетых мужчин, но - увы! - напрасно!

- Теперь твоя очередь в Москву, - промолвил Куприн.

- Вы так считаете? - спросил Алехин.

- Я читал твою телеграмму в «Известиях». Молодец! Давно было пора.

- Лучше поздно, чем никогда, - засмеялся Алехин. - Знаешь, как еще говорят, - поглядел на собеседника писатель. - «Можно совершить глупость, но нельзя умирать глупцом».

- Хорошо мне сказал Ласкер в Амстердаме, - добавил Алехин. - «Лучше, когда тебя ругает любящий, чем хвалит равнодушный». Я уже получил приглашение играть в Москве в международном турнире.

- Это в мае месяце.

- Вы знаете все шахматные новости, Александр Иванович! - удивился Алехин. - Я помню вашу блестящую статью в «Возрождении» о моей победе. Вы сами хорошо играете в шахматы?

- Нет, - тихо засмеялся Куприн. - Я больше специалист по французской борьбе.

И добавил:- В молодости, впрочем, я захаживал в шахматные кафе.

- Знаю. Читал ваш рассказ «Марабу».

- Ну, это только шутка.

- Кстати, Александр Иванович, ваш герой там играет гамбит Марабу - конь ходит с бэ-один на бэ-три. Вы знаете, что такой ход невозможен?

- Саша! - Я хотя и борец, но до такой степени, все же, разбираюсь. Плохо понимает шахматы мой герой… Как ты решил: едешь на турнир? - после некоторой паузы переменил тему разговора Куприн.

- Нет. В Москву я должен ехать чемпионом мира!

Куприн задумался.

- Пожалуй, ты прав, - промолвил он, наконец. - А вот я еду туда… далеко не чемпионом.

Они дошли до небольшой площади. Куприну нужно было идти к центру города, Алехину - направо. Долго стояли двое заброшенных русских под широким раскидистым каштаном, оттягивая минуту расставания. Они обсудили последние события в мире, свои собственные судьбы. Тем временем улицы совсем опустели, было уже поздно, все-таки пора было идти.

- Ну, до свидания, Саша! - первым простился Куприн. - Где-то теперь увидимся?

- До свидания, Александр Иванович! Завтра я опять в путь. Что делать - сеансы. Я желаю вам самого лучшего, самого большого счастья. И, честно говоря, так хотелось бы рядом с вами… по шпалам.

Они пожали друг другу руки, потом порывисто обнялись. Куприн скрылся в полутьме улицы, Алехин долго провожал его взглядом. Если бы он знал, что дни писателя сочтены, что едет он в Москву больной ужасной, неизлечимой болезнью!

Густые ветви нависли над тротуаром, как бы образуя длинный тоннель. Невысокая коренастая фигурка Куприна то освещалась случайным фонарем, то скрывалась в темноте. Шел он медленно, но, все же, четко размеривая шаг, будто и впрямь отправился пешком по шпалам в далекую, но близкую сердцу Москву.

Проигрыш матча Алехину в двадцать седьмом году стал для Капабланки неожиданным, ошеломляющим ударом. «Как это могло случиться? - спрашивал сам себя кубинец уже в те дни, когда шахматная корона не украшала больше его голову. - Ведь только что перед этим я с блеском взял первое место в Нью-Йорке, доказал полное превосходство над всеми сильнейшими гроссмейстерами. Не проиграл ни одной партии, на два с половиной очка опередил Алехина! А какие партии дал! Хотя бы против Шпильмана - первый приз за красоту получила. Триумф, всеобщее восхищение! Шахматное небо над головой было таким чистым, таким безоблачным, и вдруг этот загадочный, убийственный удар!»

Как все люди самовлюбленные, избалованные судьбой, Капабланка не смог по достоинству оценить силу игры противника, понять, на какие высоты шахматного мастерства поднялся в Буэнос-Айресе Алехин. Он считал победу русского во многом случайной, старался объяснить свое поражение только собственными ошибками.

Между тем Капабланке следовало прислушаться к оценке матча и игры Алехина, которую дали сильнейшие шахматисты мира.

«В Алехине нужно признать самого большого шахматного гения, который когда-либо существовал», - писал гроссмейстер Рихард Рети. «Я верил в победу Алехина, - вторил ему Эммануил Ласкер. - Это победа непреклонного борца над умом, избегающим всего неясного». Американский чемпион Фрэнк Маршалл отшучивался.

- Что вы окажете о победе Алехина? - спросил его корреспондент.

- Это для меня неожиданно, - сказал шахматный ветеран. - Но когда я проиграл матч Капабланке, это было для меня еще большей неожиданностью.

Сам Алехин просто говорил о причине своей победы: «В Буэнос-Айресе я играл, как никогда в жизни». И тут же высказал мысль, служившую серьезным предупреждением для потерпевшего поражение чемпиона. «Шахматные минусы Капабланки незначительны, - писал Алехин, - и мною с трудом использованы, но зато они неискоренимы, так как стоят в слишком тесной органической связи с его человеческими, слишком человеческими недостатками».

Серьезное замечание! Что сделал бы после таких оценок шахматист, критически относящийся к самому себе и к своим недостаткам? Лучший выход - перерыв в игре, глубокий анализ причин поражения, длительная упорная работа по искоренению недостатков. Разве не делал когда-то так Алехин? Разве Ласкер, получив гибельные «пробоины» в битве с Капабланкой, не ушел в тихий берлинский «док» для двухлетнего «капитального ремонта»? Возможно, поступи так Капабланка, шахматный мир скоро вновь увидел бы сияние его несравненного гения, уже лишенного темных пятен, нанесенных чрезмерной похвалой, лестью и навязчивым восхищением.

Будь у Капабланки серьезные, по-настоящему любящие его друзья, они предостерегли бы его от грубейших ошибок, совершенных на следующий день после утраты шахматного трона. К сожалению, его нью-йоркские попечители и наставники, господа Фанк и Ледерер, подстрекали пылкого кубинца действовать в стиле чисто американской рекламы и ультиматумов. Поведение Капабланки после поражения, его статьи, письма, действия - это настоящее смятение, отчаяние человека, потерявшего самообладание после чувствительного удара. Кубинец заметался, лихорадочно ища выхода, и совершил несколько самых непродуманных, самых нелепых поступков.