- Думал, что это поможет. Отвлечет от неприятных мыслей. А оказалось…- Алехин на миг задумался, потом продолжал с жаром. - Я обязан в чем-то забыться, доктор! Мне нужно хоть какое-нибудь успокоение, пусть временное, пусть вредное для здоровья!
- Вы просто очень устали. Плохо выглядите, - участливо сказал Ласкер.
- Я действительно устал. Бесконечные турниры, сеансы.
- Зачем же вы это делаете?
- А как иначе? Хлеб шахматиста нелегок, даже для чемпиона мира. Вы же сами как-то мне это говорили.
- И все равно нужно быть осторожным. Вы растрачиваете ваш замечательный талант в серии ненужных и очень вредных экспериментов.
При этих словах Алехин невольно вспомнил поучительный пример самого Ласкера. Двадцать семь лет был чемпионом мира этот редкостный шахматный мудрец и все годы вел ожесточенную борьбу с меценатами, директорами турниров, шахматными дельцами. В скольких газетах, в скольких статьях ругали они Ласкера, когда он просто боролся за права шахматного мастера. «Шахматный талант - вещь хрупкая, - отвечал Л аскер. - Его нужно беречь. Если шахматный мир действительно хочет видеть эффектные комбинации, он должен создать элементарные условия для жизни и творчества гроссмейстера. Передо мною вечно стоит печальный пример одряхлевшего шахматного гиганта Вильгельма Стейница. Как кончил жизнь этот гений из всех шахматных гениев? В больнице для душевнобольных, в нищете и одиночестве. Я не хочу так погибать в старости!»
«И он не погиб, этот шахматный философ, борец, мыслитель, - глядя на Ласкера, думал Алехин. - Шестьдесят семь лет ему, а какая живость, сколько радости, жизненного блеска в умных глазах! Только что в Москве он занял третье место в сильнейшем по составу турнире. Впереди Капабланки, Шпильмана. Лишь Ботвинник и Флор обогнали шахматного ветерана. Умел беречь шахматный талант Ласкер, правильно распределял свои силы, теперь какая светлая и радостная у него старость!»
Мысли Алехина перебил голос радио:
- Москва вызывает к телефону Ганса Кмоха.
Высокий Кмох быстро зашагал к телефону. Алехин посмотрел вслед этому неутомимому шахматному трудолюбцу. Шахматист небольшой силы, Кмох восполнял недостаток таланта огромной работой. Во время турниров и матчей Кмох не отрываясь сидел за столиком корреспондентов. Он слал статьи во все концы земного шара, вел передачи по радио, комментировал шахматные партии. Прошлогодний визит в Советский Союз дал Кмоху много новых заказов, хотя и не принес ему турнирных успехов. Здорово побили его в Москве и Ленинграде, даже неизвестному мастеру Мазелю проиграл он матч. Алехин вспомнил подпись под карикатурой на Мазеля в советском шахматном журнале: «Мои дела без Кмоха идут ужасно плохо».
- Великий труженик, - кивнул головой Ласкер вслед Кмоху.
С минуту они сидели молча. Чесс, спрыгнув с колен Ласкера, терся о ногу Алехина, изредка лениво ударяя лапой по развязавшемуся шнурку.
- Вы любите животных, - не то спросил, не то просто сказал Ласкер.
- Да, - подтвердил Алехин.
- А людей?
- Я мало видел от них ласки, - устало произнес чемпион.
Опять воцарилось молчание. Ласкер монотонно, с какой-то раз и навсегда установившейся закономерностью затягивался спгарой; Алехин нервно курил и мял в руках сигареты. В кружке Эйве не слышно было больше смеха; может быть, гроссмейстеры и мастера принялись составлять очередные корреспонденции.
- Где, по Вашему, Эйве мог сыграть лучше в седьмой партии? - неожиданно прервал молчание Алехин.
- Ферзь цэ-два вместо е-четыре, - ответил Ласкер.
- А если тогда шах на эф-шесть и ладья же-один?
- Я это смотрел. Тогда следует простое ферзь бэ-два.
- Ну, а если вместо ладья же-один, е-пять, е-шесть? - допытывался Алехин.
- О, это плохо! Тогда ладья а-восемь на е-восемь, и теперь уже на ладья же-один следует блестящий удар - слон а-шесть! Великолепный удар!
Два шахматных кудесника с завидной быстротой анализировали острую позицию седьмой партии. Им не нужно было доски: они четко видели перед собой все шестьдесят четыре черных и белых клетки, в их мозгу учитывалось каждое движение любой из множества фигур. Они считали варианты, в различных комбинациях и последовательности переставляли боевые силы, чтобы затем вновь вернуться к исходному положению и вновь бросить фигуры в атаку. И ни одной ошибки не допускал тренированный мозг, выполняя работу, для обычного смертного казавшуюся колдовской.
- Но, все же, зря вы сыграли же-четыре, - вернулся к дебюту седьмой партии Ласкер. - Чересчур азартный ход. Зачем вам рисковать? Ваши замечательные комбинации основаны на солидной базе, они не требуют азарта, риска.
- Я же говорил вам. Тут играют роль причины далеко не шахматные, - оправдывался Алехин.
- Я понимаю. В жизни каждого человека бывают трудные моменты. Но у вас есть любимое искусство. Шахматист испокон веков находил утешение и отдых в самой шахматной партии, в творчестве.
- Творчество! - воскликнул Алехин. - А для кого? Кому нужны х мои победы, красивые партии? Французам? Голландцам? Кому?! Где они, эти шахматные ценители?!
В этот момент радио провозгласило:
- Москва вызывает доктора… Эйве.
Сердце Алехина на миг сжалось, затем лихорадочно заметалось в груди. Когда телефонистка произнесла «доктора», у него мелькнула вдруг мысль, что это его, доктора Алехина, вызывает Москва. Ошеломление, радость, испуг, растерянность, восторг - сколько чувств пережил он в эту секунду. Когда же дикторша добавила «Эйве», Алехин смущенно опустил глаза, боясь выдать свои переживания. Кого хотел он обмануть! От кого скрывался! Перед ним сидел человек, всю жизнь изучавший силу и слабости людского характера, доктор психологии, мыслитель, принесший в шахматы элементы науки о борьбе и движении человеческих чувств.
Дав Алехину возможность немного оправиться, Ласкер спросил:
- Вы переписываетесь с Москвой?
- Нет. С тысяча девятьсот двадцать восьмого года.
- Разве у вас нет там друзей?
- О, много! - воскликнул Алехин и добавил: - Были.
- Меня просили передать вам привет Григорьев, Левенфиш, Романовский, Дуз-Хотимирский. Вас очень любят в России.
Алехин внимательно посмотрел в глаза собеседника.
- Вы перепутали глагол, доктор, - сказал он. - Не любят, а ругают.
- Подумаешь! Какое это имеет значение! - махнул рукой Ласкер. - Ругань человека любящего во сто крат ценнее похвалы ненавидящего. Если хотите, даже похвалы равнодушного. Любят вас в России, я вам говорю. Это можно было прочесть в глазах любого русского, когда он начинал говорить о вас; эта любовь была заметна в том, с каким вниманием разбирают там ваши партии, читают ваши книги. Ну, а если ругают иногда, то ведь за дело же? - дружелюбно усмехнулся экс-чемпион мира.
Алехин не отвечал. Задумавшись, он смотрел куда-то вдаль, прямо перед собой.
- Какой город Москва! - продолжал Ласкер. - Шахматы там вроде божества. Капабланку и меня на Волхонке около садика Музея изящных искусств встречали шпалеры любителей. А как будут встречать вас!
Незаметно, а может быть, умышленно Ласкер коснулся самых потаенных мыслей Алехина. Как будут встречать его в Москве? - этот вопрос все чаще задавал он сам себе в последнее время. Он знал и помнил Москву, помнил уютный садик у Музея изящных искусств на Волхонке. Помнил здание, где игрался Московский международный турнир, где сотни москвичей каждый вечер ожидали выхода корифеев шахматного искусства.
Много раз рисовал Алехин в воображении, как вернется он на родину. Флор, Кмох, Эйве рассказывали ему о пребывании в Москве, Ленинграде, на Кавказе. Они говорили, как любят там шахматы, с каким почетом встречали их в театрах, на концертах, на улицах. Словно кинозвезд, аплодисментами приветствовали зрители гроссмейстеров в Большом театре, каждое их высказывание, каждую мысль, замечание немедленно распространяли радио, газеты, заполненные отчетами о турнире. Не было ни одной газеты в стране, которая в эти дни не отвела бы места шахматному состязанию.
