Сегодня жду Сережу. [1 сл. нрзб.] надо все приготовить, потому пишу открытку. Ты в сердце.
[На полях: ] Всю ночь ты снился!
Сегодня открыла Евангелие: Соборное Послание ап. Иакова, гл. I, ст. 10–12507, и дальше.
Но я _н_е_н_а_в_и_ж_у_ богатство же.
Целую и люблю, всегда, всегда. Оля, твоя конечно.
117
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
1. I. 42 г.
Ах, ты родимый мой, несказанно-любимый!
Ванечка мой — Солнышко радостное в лазурном небе!
Счастье мое единственное, вся жизнь моя! Радость!
Пишу тебе в первый день года. Страшусь, как всегда, этого года, но молюсь и верю, что хорошо будет! Так и ты — не сомневайся! Я люблю тебя так нежно, так хорошо, так глубоко! Я вчера, т. е. сегодня ночью твою карточку на сердце держала, у самого сердца, за платьем, — чувствовала ее все время. А в 12 ч. и несколько секунд я убежала в комнату мамы и поцеловала тебя. Когда мы пили вино в 12, то я маме по-русски сказала: «за далекого». Она тоже выпила за тебя. Ванечка, я так трепетно тебя люблю! Я _н_и_к_о_г_д_а_ тебя не оставлю! Нельзя _ж_и_з_н_ь_ _с_в_о_ю_ оставить! Я всегда буду около тебя, — пока иначе нельзя — хоть мыслью, письмами, и когда будет можно, — то и вся буду с тобой (убегу)! Умоляю тебя не говорить так о себе! Ты — чудесен! Ванечек мой родной, отчего же страдал ты те 12 дней? Какое мое письмо? Видимо невольное, глупое, т. к. не могу я быть «холодна» к тебе! Солнышко мое, я ина-че себе объяснила твою муку, — и… поняла ее, хоть ты и _н_е_ _п_р_а_в! Я думала, что приближение дней (16 и 19-го XI) тебя смущало. Да? И ты думал, представлял, воображал!.. Но ты увидел, что я была с тобой! — Всегда, Ваньчик, я с тобой! Если бы ты все, все знал, как я с тобой! И только! Милушка мой! Ну, успокойся, никогда не думай плохого! Слышишь?
Сердечко мое, да разве я тебе не писала ничего о «девушке с цветами»? Я же целые страницы о ней писала… Неужели я сожгла и не повторила?! Я многое жгу и потом не знаю, послала или нет. Верно так это и было. Ужасно это! Я тебе сперва только, как знак, что получила, писала: «спасибо за ромашки». Что-то в этом духе. А потом в тот же день писала много. Но потом была недовольна чем-то собой и сожгла, много писала еще и жгла. И была уверена, что о «Девушке с цветами» повторила. Вань, часто одна мысль захлестывает другую… У меня никогда неисчерпаемые темы для тебя. Масса чего тебе сказать надо. И все не хватает ни слов, ни времени, ни возможности. Напомни рассказать тебе еще одну «историю с шефом», и обязательно о снах: о Богоматери, о Кресте звездном (давно, в юности), о папе (в Святую ночь, первую без него — это был 40-й день по нем). И, если хочешь, о сне с тобой — злым. Об образе я напишу тебе, сама. Ваня, о Христе, как бы это было чудно! Пиши, Ваньчик. Я знаю, как это у тебя божественно выйдет! Из сердца твоего, из Души твоей великой!
Мне жаль, что умер Мережковский, — еще один ушел!
Но я не люблю его творчество — не чувствуешь сердце. Все будто надумано… о сердце, а сердца-то и не видно. Но, о покойнике не хочу так. Царство ему Небесное! Отчего умер? Ванечка, с какой болью я читала об О. А.! Я тебя чувствую в этой боли. Отчего скончалась О. А.? Напиши. Лечил ее кто? Не Серов? Серов — отец Ирины? Напиши. Как он мил, с его словами обо мне! Вчера вечером я получила твое нежное письмо 6–7.XII. Чудесное! Будто ты сам со мной! И опять там сбоку: «страшусь, увидишь и т. д.» Тонька-фантазер! Глупый! Я же знаю тебя! Я же давно тебя знаю! Кто же по-твоему я? Неужели я не понимаю сердцем что воистину прекрасно?! И что — красиво? Линии Аполлона? Или что? Для меня — лучше тебя нет! И больше не смей! Ни гу-гу! Я себя тоже ненавижу и, сравнивая с «безупречным», — вижу массу недостатков, до… страдания. До снов об этом. Но все же я тебе верю, твоей любви ко мне. Ми-лень-кий мой! Я верю, верю, что мы увидимся. Только хлопотать надо прямо (не через русское эмигрантское представительство) у немецких властей. Для нотариальных дел дают визу! Ванечка, друг мой, я _з_н_а_ю, как никто, как трудно нам «разъезжать», как ты пишешь. Знаю, знаю! Конечно, мы не голландцы-дельцы. Ванечка, мне кажется, что ты совсем тут. Я и вчера, и сегодня твои духи вдыхаю, на тебя смотрю. Как чудесно, что я получила «тебя»! Милый мой мальчик! Я отца твоего люблю. Я чувствовала всегда в нем много шарма. Ты так чудесно «дал» его, любовью своей дал. Я бы влюбилась в него — не сомневаюсь! Душистый, «молодчик»! Ты от него «взял» эту любовь к жизни и пылкость?! Я тебе еще буду писать — отвечать. А сейчас не могу ничего, кроме ласканья… Какой ты манящий на маленьком фото в Ужгороде508. Вся твоя поза… Мне хочется впорхнуть на скамью и юркнуть под эту вытянутую руку (правую). Все, все, даже то, как левая кисть руки лежит на колене! Все меня в тебе волнует! Я знаю, какой ты необычайный! Ведь это, то, что _т_я_н_е_т, — так необъяснимо. Я это в тебе знаю. И даже в этих маленьких фото, чувствую. В «Ужгороде» _н_е_ меньше, хоть и маленький, потому, что ты — свободный, сам — собой! И сколько скорби у тебя в глазах… Ванечка! Она меня всю приковала к тебе сладкой болью! Какие глаза, Ваня, у тебя! Святой мой!
[На полях: ] Как ты о локоне моем пишешь и о том, что чувствуешь при поцелуе его! А я? Я — твоя конечно! «Самодурство», говоришь ты, думать, что я твоя?? Нет, не самодурство! Целую и люблю — до бесконечности! Не могу кончить ласкаться. Родной, любимый! Твоя Оля. Оля Шмелева… Я с ума сошла? Нет. Люблю!
Моя азалия цвести начинает, шлю. Получишь ли вовремя мой снежно-белый привет?
Капли вина — за нас!
Не «очищай» ничего от пошлин! Я абсолютно ничего здесь не должна буду платить.
Твое письмо 13.XII не пришло еще.
118
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
2. I. 42
Ванюшечка, дорогой, несказанно близкий, единственный, неоценимый, ненаглядный, светик ясный, Ангел мой!
Я не в силах тебе «ответить» на письмо твое от 25–26-го! Я так бледна перед тобой. Ты будто чуял тоску мою. На все, без вопросов, ответил! Ванечка, я так страдаю без тебя, и потому только так вчера писала. Ты-то поймешь меня! Мне страшно стало, что тебе эта «отвлеченная» любовь меня, живую меня, заменить может. Я «ревновать» стала к этой «письменной» любви. Понял? Ваня, голубчик мой, я все сделаю, чтобы преодолеть страдание. Но, пойми, что без тебя — все, все тускло! И не только эгоистично без тебя, но и за тебя! Я мучаюсь, что ты один, что у тебя нет постоянного уюта, что нет хозяйки у тебя, что так мало заботы о тебе, постоянной! Ничего бы я сейчас так не хотела, как быть около тебя, в состоянии снять все твои досадные житейские заботы… Как бы я хотела быть опять в клинике, чтобы быть самостоятельной, чтобы тебе ни о чем не думать даже! Чтобы ты только себя берег для творчества твоего великого! С какой бы радостью я сняла все заботы с тебя! Ванечка, я тебе как-то намекнула о «планах» своих. Это я думала поступить здесь снова в лабораторию, чтобы постепенно «отойти». Понимаешь, сначала ездить из дома, потом взять комнату и только на воскресенье приезжать «домой». И посмотреть, что бы было. И приучить к отсутствию. Но ничего не выйдет. Нельзя найти службу. Нельзя найти себе заместительницу в кухне. Сколько ищу. И вообще — не выходит. Я не знаю, как и что, но я надеюсь. М. б., что-нибудь изменится, как ты пишешь. Ох, Ваня, Ваня, если бы ты все, все знал! Пойми, что никто, никогда не даст мне счастья! Не говори так! Ужасно это, так же, как и «ныне отпущаеши». Не может быть мне счастья вне тебя! На что мне молодость? Куда же? Кому она? Пусть уходит жизнь… И как безумно я хочу… Сережечки!..
