Продолжение следует.

112

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

22. XII. 41

№ 5

Он говорил, что полюбил, как только я вошла тогда впервые, в зеленой шубке с лисой, и на воротнике, и на рукавах, и на подоле. Как потом тихонько шила что-то. Что он сказал тогда в сердце: «вот она, которую искал я всюду». Что девушки его страны чужды ему, крикливы, шумны, модны, пусты, — куклы. Что я ему и мать, и сестра, и… любимая. Что русский язык — его души язык, что он на нем только молиться может, на нем он не лукавит, не «пачкает его буднем» (так и сказал!). Просил беречь меня его (язык) от всех чужих влияний. Себя беречь, не потерять ни черточки на западноевропейском базаре! Читали ли мы дальше? Редко… Не было в книгах для нас ничего чудесного… Дивной сказкой развертывался чудесный роман моей юности. Волшебный — как сказка, короткий — как сказка… Каждый из нас знал с первого того вечера, под звездочкой, что плакала и смеялась… что этот сон — будет короткий, что перервется он, что боли будет вволю. И потому мы были грустны… тогда… в марте… над голубыми гортензиями… в голубом часе!.. Я… знала смутно. Георгий… знал все очень точно.

Он себя винил потом, что «дал себе волю», что «не скрыл», что «не ушел раньше, не открывшись». Но тогда казалось все иначе, — хотелось верить в чудо. Мы его втайне ждали оба. Впрочем Георгий принимал шаги. Пытался сделать кое-что. Ну… довольно… этого не _н_а_д_о_ было. И я это увидела много спустя! Коротко скажу, в общих чертах о причине невозможности любви нашей. Отношения его сородичей с бабушкиным домом⁴⁹⁸, ее управляющим и т. п. были таковы, что… я — отпадала. Любовь Г. ко мне, верной бабушкиной внучке, не нравилась его родным. Они постановили на «семейном совете» Г. женить на девушке из совсем другой семьи. Этого «постановления» Г. изменить не мог. Сложно описать все. Но даже уход Г. из-под опеки своего рода (он хотел это сделать) не решал бы вопроса, при всей натуре Георгия и при моем отношении к таким вопросам.

Я не хотела его жертвы. Такой жертвы.

Мы знали, что разойдемся. Но не говорили. Если бы ты знал, что это было за время. Мы встречались, молчаливым уговором, как брат с сестрой, стараясь никогда не создавать любовной атмосферы. Ездили на людные концерты, в кино, в театры. Никогда не читали больше. Не гуляли. Однажды только… были в кино, на премьере… не было других мест, — только ложи. Мы оказались вдвоем в ней. Совсем темно. Играли что-то очень ритмичное, — я обернулась чуть к нему и сказала: «через 1–2 недели Европа затанцует под новый Schlager». Г. не расслышал, подвинулся чуть ближе. Я повторила. И увидела, что Г. не слышит, не слушает даже, не может слушать. С трудом мы понимали фильм и… вышли. Когда отъехали от горевшего огнями центра, Г. сказал мне: «какой кошмар, Оля, не иметь силы жить, тебя не видя, и… видя… так страдать! Я хотел бы всю молодость свою бросить в пространство, стать стариком и… хоть таким, спокойно быть у тебя… я не знаю, не знаю, что мне делать!!? Помоги мне и ты, иначе — я пулю в лоб пущу себе!» И я помогала. Больше я не обращалась к нему… _н_и_к_а_к. Я холодна стала. Но однажды… звонок в клинику. «Оля?» — «Я». «Ты знаешь, я звоню, чтобы сказать, что мне без тебя грустно, пусто…» И при встрече… ни словом, ни взглядом. Я все сердцем знала… Потом словами мне Г. все сказал. Почему все безнадежно… Ваня, ты «давал» часто бег мотора, но… еще один… никем не дан… Это была пытка. Мы мчались по берлинской автостраде, без возможности остановиться. Г. говорил мне весь ужас. Вколачивал гвозди в гроб и свой и мой, забивал сердце. И я сказала: «останови, я не могу, я хочу одна остаться!» И мы не смели остановиться. Г. гнал только скорее, чтобы выехать на поле и там остановиться. Стена камней, серая справа, серая дорога… асфальт и… гонка, гонка… Я крикнула: «Жорж, я выскочу, я не могу, я с ума схожу, к чему же жить?!» — «Не к чему, Оля, но все же нельзя, останься». И он, держа меня правой рукой до боли, левой правил. Ужас. Ужас! И вот… несколько дней Ж. не было у нас… Я знала, что его теряю… На 3-й день письмо отчаяния его через Rohrpost^[213]. И телефон: «Оля, ты скучала без меня? Да? Хочешь, и я все брошу, пусть скандал, но тогда… я с тобой буду… Ты понимаешь, скандал громкий будет, я… нам трудно будет жить вначале, но реши ты!»

И я сказала: «нет, выдержи, не бросай!» А сама рыдала. Я потому сказала так, что считала, что не я должна у него вынудить жертву. Жертву приносят сами. А он? О нем я узнала позже, много позже! Он в этом моем движении этого не понял. Он боялся «испорченной карьерой» мне «навязаться», — потом узнала, что ему втолковать пытались, что мне его «блеск» нужен, а «низвергнутый» — не интересен, что потому я и не «решила». И его… женили. Но это после…

Проходило лето. 26-го июля мы «прощались». Т. е. потому, что я уезжала в отпуск. Но знали, что — это крайний срок, чувствовали, что проститься уже — пора! Опять… все то же. Ни словом, и ни звуком… Г. только попросил позволить пройти в ту комнату, где мы раньше читали. Когда он вышел… я видела, что на глазах еще были слезы. Я проводила его до калитки. И тут, внизу, где уже ходили люди, — он взял мои руки и, обе их целуя, сказал: «Оля, ты должна запомнить, что, что бы ты ни узнала обо мне, — верь, что только ты — прекрасна! Ты — Прекрасна, я только тебя любил и буду любить. Но обещай мне, Оля, что ты не сделаешь ничего, что бы омрачило меня и маму твою!» Я не поняла тогда этого. И он уехал. Хотел писать. О встрече мы не говорили. И о не встрече тоже не говорили. Со следующего дня — мой отпуск в клинике. Я уехала на море. Там, я писала ему стихи, письма, мысли… Я звала его в пространствах. Кричала в волны его имя, искала глаза его в голубоватой сини. Когда вернулась, — ничего о нем не знала… Не писал он. И я… не посылала писаний. Я знала сердцем, что ему забыть меня надо… И знала, что помочь в этом надо. Но я страдала. Я написала его другу с просьбой сообщить о Жорже, не говоря ему. Я бы хотела, чтобы он был за океаном. У себя. Но я знала сердцем, что он здесь, ближе. И томилась. И вот, слушай: однажды в клинике, мне моя ученица показывала фото из отпуска ее… И автомобиль один, фирмы… «Нэш». Я знала, что в Берлине их было только 3, потому что трудно было всегда с ремонтом. Я остолбенела и спросила: «кто это?» «Это мой… жених». «Кто?» Я вся дрожала! Она назвала мне имя чужое. «Вы… тоже… знаете эту… марку, — их только три здесь, и один меня всегда злит. Когда я жду моего жениха и слушаю каждый гудок, то непременно приедет этот, вспугнет, я выскочу… „Нэш“, но… другой…» Я спрашиваю: «Какой No автомобиля, Вы не заметили, м. б. это тот, третий, который ни Вы, ни я не знаем». «О, да! Еще бы! Это — 7…» И она назвала мне No Георгия. Все поплыло у меня перед глазами. А она трещала: «Вчера вот, тоже, и стоит перед моим домом, будто дразнит!» «Как, вчера? Не может этого быть! Вы ошиблись!» Мы спорим. Элен говорит мне: «Хорошо, pari! Когда приедет, я позвоню Вам, но Вы должны приехать, должны, я хочу выиграть pari!» И мы держали! Школа кончилась, Элен ушла домой. Я вся горела. Г. здесь! Молчит. Значит что-то случилось. Я знала сердцем что! И вдруг через 1–2 часа мне телефон: «Frl. Subbotina? — автомобиль No… у моего дома, он простоит 2–3 часа — это обычно. Я жду Вас. Вот адрес!» И я? Я бросила службу (правда часы работы уже отошли, я кончала реакцию Wassermann. И могла через 1 ч. выехать, оставив на помощницу записи и уборку аппаратов) и поехала. По пути я перешла в такси, т. к. мне казалось, что я опоздаю. На опушке большого парка мы остановились. Я еще издали узнала «Нэш». Элен стояла у окна и хлопала в ладоши, она жила в партере. Через тяжелые зеркальные двери я вошла в полутемное фойе шикарного дома и… не успела еще войти в прихожую Элен, как услыхала сверху… его шаги! Я не могла ошибиться. Это был он. Но я, вместо того, чтобы пройти ему навстречу, я кинулась к Элен, захлопнув двери. Я вся была смущена. Перед ученицей-то, хороша! Но Элен была почти ровесницей мне, она кончала школу, — поняла, что здесь что-то серьезное творится и повелительно мне сказала: «подите, и узнайте, правильно ли я сказала, — м. б. этот автомобиль куплен другими?» «Подите, Вы успеете еще, теперь холодно, вечер, мотор должен разогреться, он не скоро еще отъедет, подите!» Она толкала меня к выходу, и я как пьяная ей повиновалась.